ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК 

АКАДЕМИЯ НАУК В ПЕРВОЕ СТОЛЕТИЕ СВОЕЙ ИСТОРИИ 

В. Н. Татищев, один из образованных и крупных русских людей XVIII в., 
передает в одной из своих статей разговор, который он вел с Петром 
Великим в 1724 г., в эпоху создания Академии наук. Татищев пишет: 
``1724 г., как я отправился во Швецию, случилось мне быть у Его 
Величества в летнем доме; тогда лейб-медикус Блюментрост, яко президент 
Академии наук, говорит мне, чтоб в Швеции искать ученых людей и 
призывать во учреждающуюся Академию в профессоры. На что я, рассмеявся, 
ему сказал: ты хочешь сделать Архимедову машину очень сильную, да 
подымать нечего и где поставить места нет. 

Его Величество изволил спросить, что я сказал; и я донес, что ищет 
учителей, а учить некого: ибо без нижних школ, Академия оная, с великим 
расходом, будет бесполезна. На сие Его Величество изволил сказать: я 
имею жать скирды великия, токмо мальницы нет, да и построить водяную 
и воды довольно в близости нет, а есть воды довольно во отдалении, 
токмо канал делать мне уже не успеть, для того что долгота жизни 
нашея ненадежна; и для того зачал перво мельницу строить, а канал 
велел только зачать, которое наследников моих лучше понудит к построенной 
мельнице воду привести; зачало же того я довольно учинил, что многие школы 
математические устроены. А для языков велел по епархиям и губерниям школы 
учинить, и надеялся, хотя плода я не увижу, но оные в том моем отечеству 
полезным намерении не ослабеют'' <note>В. Н. Татищев. Разговор о пользе 
наук и училищ. М., 1886, с. 110. По-видимому, Татищев не раз вспоминал 
этот разговор. П. П. Пекарский (История Академии наук в Петербурге. 
СПб., 1870, т. I, с. XIII) приводит несколько иную его версию из письма 
В. Н. Татищева к Шумахору в 1747 г., т. е. через 23 года после 
разговора.</note>. 

В красивой образной форме Петр в этом разговоре высказал глубокое 
прозрение в будущее, основанное на крепкой вере в тот народ, в истории 
которого он играл такую исключительно выдающуюся роль. Он понял 
происходивший исторический процесс гораздо глубже своего маловерного 
современника В. Н. Татищева. Ибо, передавая через 12 лет, в 1736 г., 
этот разговор с Петром, Татищев думал, что жизнь подтвердила его 
опасение и что вера Петра оказалась основанной на недоразумении. 

С тех пор, с 1724 г., прошло 190 лет, и мы видим, насколько был 
прав Петр в своем, как ясно видно из этого разговора и других данных, 
сознательном решении создать Академию наук по типу Парижской академии 
наук и Лондонского королевского общества. Эта идея зародилась у Петра 
много раньше 1724 г., и сейчас нам известны исторические свидетельства, 
указывающие, что она занимала Петра и оставила след в государственных 
бумагах уже более 200 лет тому назад <note>Об основании Академии см. 
новейшую работу академика А. С. Лаппо-Данилевского ``Петр Великий --- 
основатель Императорской Академии наук в С.-Петербурге'' (СПб.. 1914), 
где приведена относящаяся сюда литература [См. также: История АН СССР. 
М.--Л., 1958, т. 1; Ю. X. Копелевич. Основание Петербургской академии 
наук. Л., 1977 --- Ред.].</note>. 

В долгий период, с 1724 по 1914 г., Академия наук пережила многое. И 
хотя до сих пор история ее не написана <note>Для общих очерков истории 
Академии, касающихся ее научной деятельности, см. Историю Академии наук 
Г. Ф. Миллера с продолжениями И. Г. Штриттера (1725--1743); Материалы 
для истории Академии наук. СПб., 1890, т. VI (на нем. языке) <cite>По-видимому, В. И. Вернадский имеет в виду хронологический обзор деятельности Академии наук за ранние десятилетия ее существования (1725--1743) --- первый крупный исторический труд, специально посвященный Академии. Часть обзора --- с момента основания Академии до начала 1730-х годов --- была написана Г. Ф. Миллером. Затем описание деятельности Академии продолжил по документам ее Архива помощник Миллера И. Г. Штриттер (Стриттер), историк, с 1779 г. академик, который довел изложение до 1743 г. Работа Г. Ф. Миллера и И. Г. Штриттера впервые была опубликована почти полтора столетия спустя после написания, в 1890 г., в составе ``Материалов для истории имп. Академии наук'' (СПб., т. VI).</cite>; 
А. А. Куник. Почему ныне невозможна еще история Академии наук в 
XVIII столетии. --- Ученые записки Академии наук по I и III отделениям. 
СПб., 1854, т. II, с. 137--144; А. А. Куник. Историко-литературная 
летопись Академии. -- Там же. СПб., 1852, т. I, вып. 3, с. 529--579; 
П. П. Пекарский. Материалы для истории образования в России. Первые 
процессоры Академии наук и первые ученики их. --- Атеней, М., 1858, 
No 14, с. 367--392: К. С. Веселовский. Последние годы прошлого 
столетия в Академии наук. -- Русская старина, СПб., 1892, No 2, 
с. 225--245; ??. С. Веселовский. Время президентства графа 
Д. Н. Блудова в Академии наук, 1855--1864. -- Там же. СПб., 
1901, т. 4,

No 12, с. 495--528; П. П. Пекарский. История Академии наук в Петербурге, 
1870--1873, т. I--II; М. И. Сухомлинов. Пятидесятилетний и столетний 
юбилеи С.-Петербургской Академии наук. -- Русская старина, СПб., 1877, 
т. 18, стр. 1--20; 77. 77. Фусс. Краткое обозрение трудов 
Санкт-Петербургской Академии наук с 1726 по 1826 гг. Собрание актов 
торжественного заседания императорской Санкт-Петербургской Академии 
наук, бывшего по случаю празднования столетия ее существования 
29 декабря 1826 г. СПб., 1827 (то же издано по-французски:
Р. Fuss. Coup d'oeil historique sur le dernier quart-de-siecle de 
l'existence de l'Academie des Sciences Imperiale de St.-Petersbourg. 
Spb., 1843). Есть данные по истории и общий очерки в некоторых из 
отчетов непременных секретарей. См., например: ?? de Middendor f. 
Discours. -- Compte Rendu de l'Acadeinie des Sciences Imperiale de 
St.-Petersbourg 1854 et 1855. Spb., 1856.</note> 
<cite>История Академии наук XVIII--XIX вв. нашла детальную разработку 
в трудах советских историков науки. Написаны исследования о развитии 
важнейших научных отраслей в стенах Академии, об истории отдельных 
академических учреждений, созданы научно-биографические исследования, 
посвященные выдающимся деятелям отечественной науки --- членам 
Петербургской Академии. Список трудов, касающихся различных сторон 
деятельности Академии наук, насчитывает многие десятки названий. 
Из работ общего характера, рассматривающих развитие Академии наук в 
целом, см.: Столпянский П. П. Палаты Академии наук. Л., 1925;
Ученая корреспонденция Академии наук в XVIII в. -- Труды Архива АН СССР. 
М., Л., 1947; Вып. 2.; Вавилов С. И. Академия наук в развитии 
отечественной науки. --- Собр. соч. М.: Изд-во АН СССР, 1956, 
т. III, с. 798--816; История Академии наук СССР. 1724--1917. 
М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958--1964, т. 1-11; Соболева Е. В. Борьба за 
реорганизацию Петербургской Академии наук в середине XIX в. Л.: Наука, 
1971; Академия наук СССР. Персональный состав, 1724--1917. 
М.: Наука, 1974, Кн. 1; Уставы Академии наук СССР, 1724--1974. 
М.: Наука, 1974; Копелевич Ю. Е. Основание Петербургской Академии 
наук. Л.: Наука, 1977; 250 лет Академии наук СССР: Документы и 
материалы юбилейных торжеств. М.: Наука, 1977; Г. Д. Комков, 
Б. В. Левшин, Л. К. Семенов. Академия наук СССР. М., 1974; 
Гравировальная палата Академии наук XVIII века: Сборник документов. 
Л.: Наука, 1985.</cite>, 
мы все же знаем урывками об огромном ее участии в истории русской 
культуры и ее значении в истории человеческой мысли и научного знания. 
История Академии наук не только не написана --- она не осознана русским 
обществом. Русское общество и в других областях не знает своего участия в 
мировой культуре за последние два столетия, не сознает значения своей в 
этом направлении работы. Еще недавно так же скрыта была от его сознания 
и его вековая творческая работа в области зодчества, живописи, музыки. 
Уже на нашей памяти вдруг начинает открываться перед изумленными 
современниками наше культурное прошлое в этой области; постепенно входит 
в сознание то, что бессознательно всегда лежало в основе нашей культуры, 
составляло ее силу. Едва ли может быть сомнение, что то же самое в 
скором времени должно произойти и в той области культуры, которую 
составляет научное творчество и научная работа. И здесь за последние 
225--250 лет происходила в России огромная творческая работа, которая 
оставила глубокий след не только в истории русского общества, но и в 
истории человеческой мысли. И в этой работе была велика роль Академии наук. 

В течение долгих 190 лет, т. е. в течение 7--8 поколений, Академия наук в 
общем неуклонно держалась одних и тех же традиций, которые не менялись, 
несмотря ни на какие внешние и внутренние обстоятельства, даже в те 
периоды, когда Академия находилась в тяжелом состоянии. В истории 
Академии было даже два периода, когда она, казалось, стояла накануне гибели. Среди современников в эти годы шли толки о ее закрытии. 

Казалось, что от мелких событий дня зависело ее существование. Такой период был 
в первые десятилетия ее бытия, почти 170 лет тому назад, при воцарении 
императрицы Елизаветы Петровны 
<note>См. : ??. П. Пекарский. История Академии наук в Петербурге, т. 1--11.</note>. 
Другое, не менее тяжелое время было пережито 
Академией 100 лет тому назад, в эпоху наполеоновских войн и изменения 
центральных учреждений России. 
<note>Яркую картину, нарисованную Фуссом, см. : Coup d'oeil historique [sur le dernier quartr-de-siecle de l'existence de l'Academie des sciences Imperialo de St.-Petersbourg] p. 4--5; ??. А. Плетнев. Памяти графа С. С. Уварова --- президента Академии наук. --- Ученые записки АН по II отделению. СПб., 
1856, кн. II. вып. I, с. 61 (LXI).</note> 
Она тогда едва подавала признаки жизни. 

Несомненно, и тот и другой периоды не наступали внезапно и быстро, а 
подготовлялись исподволь, и около этих времен, годами, жизнь в Академии шла 
тяжело, неправильно: учреждения Академии медленно замирали, ее начинания более 
или менее полно сходили на нет, число ее членов резко уменьшалось... Однако и в 
эти периоды упадка никогда не исчезала из ее жизни старая традиция, и она ярко 
сказывалась при ее возрождении. Эта неизменно непрерывавшаяся традиция высоких 
идеалов жизни и деятельности позволяла ей выходить невредимой из испытаний, и 
эта традиция представится нам как проявление исторического процесса, когда мы 
подойдем к научному изучению истории Академии наук. 

Традиция эта тесно связана с теми различными точками зрения на задачи Академии, 
какие сказались в разговоре Петра и Татищева в 1724 г. Несомненно, то, что 
говорил Татищев, разделялось огромной частью тогдашнего русского общества и 
правящих его кругов. Академики, приехавшие в Петербург, встретили здесь среду 
если не враждебную, то недоумевающую. Лица, ясно сознававшие значение и задачи 
Академии, были единицами, не всегда достаточно влиятельными. Все время --- 
в течение столетия --- многим казались траты на Академию ненужной роскошью или прихотью. 

Академия все время нуждалась в средствах, временами дело доходило до денежных 
кризисов. Для оправдания ее существования и затрат на нее в среде общества и 
правительственных кругов существовала тенденция переделать внедренное в русскую 
жизнь новое дело не то в учебное заведение, не то в ученую административную 
коллегию, не то в техническое казенное учреждение --- собрание мастерских и ученых техников, не то в собрание придворных ученых, вроде придворного оркестра или театра. 

В противовес этим стремлениям уже первые академики выставили главной задачей 
Академии самостоятельную научную творческую работу, свободное научное искание. 
Из XVIII в. эта задача перешла в века XIX и XX и определенно выражена в 
действующем уставе Академии (1836), перенесенная в него из старого регламента: 
``Она [Академия наук] старается расширять пределы всякого рода полезных 
человечеству знаний, совершенствуя и обогащая оныя новыми открытиями''. 
<note>Устав Санкт-Петербургской Академии наук. СПб., 1836, ?? 2, п. ??. 
[См. также: Устав Академии наук СССР, 1724--1974. М., 1974, с. ??2. --- 
Peд.].</note> 

Академики приспособлялись к жизни, занимались всем тем, чего от них требовали 
окружающее общество и правительственные круги, но они никогда не забывали этой 
основной задачи, твердо создавали из нее традицию в академической среде, 
передавали ее из поколения в поколение. То, что в академической среде была все 
время одна единая цель, а окружающая среда ставила Академии цели различные, 
нередко взаимно противоположные, позволяло Академии в общем невредимо выходить 
из трудных обстоятельств, в которые ее ставила историческая жизнь. Несомненно, 
Академия в той или иной мере исполняла и все те задачи, которые ей извне ставились, несколько менялась во внешних 
формах и проявлениях своей жизни, но по существу она оставалась неизменной, 
оставалась ученым обществом, ставившим на первое место исследование истины, 
точное знание, исследовательскую работу, стремление к чистому знанию. В течение 
190 лет она неуклонно публично выставляла эти задачи в отчетах и речах своих 
членов, вела в русском обществе проповедь важности, значения, первенства 
научной работы для чистого знания перед всякой или наравне со всякой другой целью жизни, 
правильности и необходимости такой задачи, как функции государственной жизни. 
Едва ли можно найти в истории Академии наук период, когда это сознание в ее 
среде замирало и не имело того или иного публичного выражения. 

Не менее важно и то понимание научной работы, которое сразу прочно вросло в 
среду Академии наук и которое ею было внесено в русское общество. 
Ибо под наукой и ее задачами можно понимать разные вещи. В этом отношении 
в истории Академии наук мы видим несомненную историческую преемственность. 

С первых же шагов своей деятельности она в области научной работы твердо и 
определенно стала на совершенно ясную и резко выраженную точку зрения как на 
задачи научного знания, так и на формы и методы его достижения. С нее она не 
сходила. Петербургская Академия наук должна быть поставлена в этом отношении 
наряду с Лондонским королевским обществом и с Парижской академией наук. Ибо, 
подобно им, она всегда ставила на первое место конкретную научную работу, 
правильную постановку опыта и наблюдения, высокое значение математики в 
приложении к научным исканиям, точное изучение фактов и их коллективное по 
определенной программе собирание. Высокое значение, какое придавала Академия 
наук точному изучению научных фактов, как бы малы и ничтожны они ни казались 
лицам, стоявшим от нее в стороне, проходит через всю ее историю, и, несомненно, 
именно оно позволяло ей пережить без всякого ущерба такие периоды в истории 
научного мышления, когда науки проникали философские стремления, 
теологические и моральные построения или гуманитарно-эстетические 
искания, нередко выходившие за 
пределы своего законного воздействия и заглушавшие научную конкретную работу. В 
истории Петербургской Академии наук не было таких периодов, какие были --- под 
этими влияниями --- в истории академии берлинской в XVIII в. или которые 
заглушали, нередко десятилетиями, жизнь некоторых итальянских или французских 
академий. 

Влияние этих традиций прежде всего сказалось на внутренней организации 
Академии, в ее изменении во время хода исторического процесса. Под их влиянием 
складывалось отношение Академии к тем требованиям и к тем изменениям ее строя, 
которые вносились ей извне. Эти внешние влияния удерживались и развивались, 
если находились в созвучии с этими традициями, изменялись и разрушались, 
если им противоречили. 

Вначале в Академии наук соединялись очень разнообразные культурные задачи, 
которые для своего развития и правильного использования требовали гораздо 
больших сил и средств, чем те, какими она располагала. Так, уже по первому 
уставу Академия должна была являться не только ученым собранием; при ней 
должны были быть организованы учебные заведения --- среднее и высшее. При 
ней существовала гимназия, 
был университет; она издавала учебники; академиками велись разнообразные 
экзамены. До начала XIX столетия все эти стороны жизни имели свое место в 
Академии, но они всегда являлись для нее чуждыми, извне навязанными, не смогли 
соединиться с ее основной задачей. Они исполнялись Академией наук в общем, 
по-видимому, лучше, чем это представляется некоторым исследователям, например 
гр. Д. А. Толстому, <note>См. работы графа Д. А. Толстого: [Академическая гимназия в XVIII столетии, по рукописным документам Архива Академии наук. 
--- Записки АН, СПб., 1885, т. 51, кн. 1. Приложение No. 2; Академический университет в XVIII столетии, по рукописным документам Архива Академии 
наук. --- Там же, Приложение No. 31. Эти издания дают архивный материал, несомненно рисующий очень печальную картину этой деятельности. Они [учебные функции Академии наук. --- Ред.], однако, не поставлены в рамки русской и европейской жизни, и их влияние не прослежено в глубь общества.</note> 
так как мы видим всюду в биографиях целого ряда 
выдающихся лиц следы их обучения при Академии. 
Здесь учились, например, все русские 
академики XVIII в., за немногими исключениями. Однако Академия никогда не 
считала эти свои обязанности основными, не могла для них жертвовать своей 
научной работой. Она не стремилась к их развитию. Реформы, приведшие к созданию 
самостоятельных высших и низших школ, совершенно независимых от Академии, и к 
освобождению Академии наук от педагогических или школьно-административных 
обязанностей, были проведены в России при деятельнейшем участии академиков, 
игравших крупнейшую роль в ее жизни и самых влиятельных в ее управлении. Сами 
академики сознательно умаляли права Академии в этих областях жизни и в конце 
концов привели к совершенному исключению из жизни Академии этой стороны 
культурной деятельности. Такое стремление получило окончательное выражение в 
новом регламенте Академии 1803 г., который был выработан при деятельном участии 
академиков, главным образом Н. И. Фусса, и который окончательно закрепил 
освобождение Академии наук от преподавания. <note>См.: М. И. Сухомлинов. 
Речь в торжественном собрании Академии наук по случаю столетнего юбилея императора Александра I. СПб., 1877, с. 14.</note> 
После 1803 г. продолжали существовать только ``воспитанники'' Академии 
наук --- институт, очень близкий к старым ``студентам Академии'' XVIII в. 
и к лицам, оставленным при университетах нашего времени. 
Но и этот институт ``воспитанников'', который отнюдь не 
противоречил основной тенденции не иметь много общего со средним или даже 
высшим образованием и мог бы получить широкое развитие при изменении Академии, исчез в 
XIX в., в 1836 г., может быть, в тесной связи с тем, что долгие годы Академия 
наук не могла поставить его на должную высоту и правительство предпочло 
организовать это дело командировкой молодых людей за границу. Может быть, эта 
сторона старой деятельности Академии, тесно связанная с научной работой, 
заслуживает вновь возникновения в изменившейся обстановке XX в. 

Отказываясь от включения школьного обучения внутри академических организаций, 
академики, однако, отнюдь не отбрасывали от себя преподавательскую работу в 
русском обществе. Они с самого начала принимали деятельнейшее участие в 
преподавании помимо Академии и всюду стремились создать новые, независимые от 
Академии центры высшего образования. Это течение ярко сказалось в деятельности 
Ломоносова при создании Московского университета, при его организации другим 
академиком --- Ададуровым, в роли Фусса, Палласа, Румовского, Эпинуса, 
Севергина и других; при школьных реформах Екатерины II или Александра I. Академики оказались связанными с задачами высшей школы не рамками уставов, а фактически, своей свободной самодеятельностью. Ломоносов вырабатывал русский научный язык. Эйлер, его семья (Эйлер-сын, Фусс), его ученики вырабатывали не только научных работников по математике, но и организовывали преподавание математики в России. 

Академики в отдельности деятельно работали в создании высшего образования в Петербурге, в издании учебников для средних школ в XVIII в. Когда они 
могли, как Озерецковский, они стремились обеспечить высшей школе в России 
автономию (университетский устав 1804 г.), подобно тому как стремились к 
автономии в среде Академии, в своей среде. <note>Там же, с. 38.</note> 
Но это были усилия академиков как отдельных лиц. В пределах же Академии они смотрели на преподавание как на чуждую 
целям Академии задачу и в конце концов не дали развиться в ней тому, что было в 
ней заложено формальными требованиями закона. Исторический процесс заключался 
здесь в исключении этой деятельности из среды Академии наук. 
Совершенно тот же ход исторического развития видим мы для другой задачи, 
поставленной Академии еще первым ее регламентом, отвечавшей ожиданиям и 
желаниям довольно многих сознательно мысливших русских людей того времени: в работе Академии по популяризации и распространению знаний в России. Вначале она 
занимала довольно важное место в ее жизни. Академии было передано издание 
календарей и первых газет (на русском и немецком языках), которые имели 
огромное значение с точки зрения популяризации знаний. В календарях и газетах давались популярные научные статьи, положившие начало популярной научной 
русской литературе. Историк духовного сознания русского общества XVIII в. постоянно наталкивается на значение этой издательской деятельности Академии. В то же время в торжественных заседаниях, в популярных речах своих членов, в популярных 
научных курсах и лекциях преследовалась Академией та же самая цель. Несомненно, 
популяризация знаний не противоречит задачам Академии и сохранилась до сих пор, 
но понимание форм ее исполнения претерпело глубокие изменения в течение хода 
времени. Помимо календарей и газеты, Академия наук издавала в течение 
десятилетий во второй половине XVIII и в начале XIX столетия популярные журналы 
и, временами, отдельные популярные научные сочинения. Задача популяризации 
знаний была даже поставлена регламентом 1803 г. наравне с ее научной 
деятельностью. <note>Там же, с. 24.</note> 
Однако они не могли идти рядом без нанесения ущерба друг 
другу, так как силы и средства Академии были ограниченны. Приходилось выбирать 
между двумя направлениями работы. Внутренним процессом развития 
популяризаторская деятельность отходила на задний план; в эпоху нового подъема 
Академии, в 1818 г., начинается рост научной издательской деятельности Академии 
в ущерб научно-популярной. В 1826 г. последняя уже почти совсем прекратилась. 
Остались только издания календарей и газет, которые являлись, однако, для 
Академии только источником дохода, не отвлекали ее средств и мало использовали 
ее научные силы. В следующее столетие ее жизни и эти последние остатки работы 
Академии наук отошли от нее, совершенно не поддержанные ее деятелями. В XIX в. 
работа по распространению знаний Академией наук приняла ту форму, которую она 
имеет и до сих пор: в заседаниях с речами, доступными для понимания 
образованного общества; широким развитием научной издательской деятельности на 
русском языке, изданием научных работ, необходимых не только для науки, 
но и для русского общества. 

Совершенно аналогично шло изменение конструкции Академии и в других 
направлениях. Сошла постепенно на нет ее деятельность в области техники и 
художеств. Задачи способствовать развитию техники и искусства стали перед 
Академией наук в самом начале ее существования. Ее роль в насаждении в России 
практической механики, искусства, ремесел, требующих знаний, --- слесарного и других --- огромна и едва ли до сих пор 
правильно оценена. Однако при недостатке средств такая деятельность не могла 
быть совместима с научной работой в одном и том же учреждении. Поэтому такая 
работа встретила сопротивление в академической среде и в середине XVIII в. 
привела к сознательной борьбе против течения превратить Академию наук в 
Академию художеств и прикладных знаний. Академики, такие, как Миллер, 
Ломоносов, Делиль, враги между собой в других делах, дружно боролись на этой почве с Шумахером и 
Нартовым (тоже врагами между собою), которые тратили средства Академии наук на 
задачи технические, художественные, ремесленные --- цели, далекие от науки, но 
сами по себе очень почтенные и нужные. Одно время, в 1747 г., Академия наук 
была даже превращена в Академию наук и художеств <cite>Вернадский имеет в виду официальное название, данное Академии ее первым регламентом 1747 г. До того она в разных документах называлась по-разному, но в петровском проекте сочетание слов ``наук и художеств'' фигурирует, она названа ``Социетет художеств и наук'' (см. : Уставы Академии наук СССР, 1724--1974. М. : Наука, 1974, с. 31). Необходимо учитывать при этом, что в петровское время слово ``художества'' часто служило для обозначения понятия ``ремесла''. Судя по перечню ``художеств'' в регламенте 1747 г., речь тоже шла именно о ремеслах (см. : Указ. соч., с. 54, 60).</cite>. 
Однако такое соединение было 
мертворожденным; оно встретило глухое сопротивление в академической среде, 
противоборствующие ему традиции были слишком сильны, и борьба с ними не очень 
убежденных влиятельных кругов оказалась невозможной. В 1764 г. была образована 
отдельная императорская Академия художеств, а Академия наук понемногу свела 
окончательно на нет исполнение чуждых ей задач. Но еще долгое время --- до 1805 
г. --- сохранялась при ней ``Гравировальная палата'', <note>Гравировальная палата уничтожена с 1 февраля 1805 г. по предложению академиков Захарова и Озерецковского. так как она ``стоив Академии великих издержек, ни малой пользы но приносила''. --- Журнал Комитета правления от 10 января 1805 г. (?? 43). [Архив АН СССР. ф. 4, on. 1--1805, ед. хр. 2, л. 134--135. --- Ред.] <cite>Об истории Гравировальной палаты см.: Гравировальная палата Академии наук XVIII века. Л.: Наука, 1985.</cite>.</note> 
были учителя и ученики граверы. Эта отрасль искусства, несомненно, была 
более с ней связана благодаря ее значению для картографических работ и для иллюстрации 
естественноисторических и географических мемуаров. Из всех прикладных 
учреждений, начинания которых мы видим в жизни Академии, сохранились в конце 
концов к началу второго ее столетия только такие, которые имели значение для 
научной работы: это была типография Академии с находящейся при ней словолитней, 
необходимая уже по разнообразию шрифтов и знаков, какие были нужны для научных 
работ, и физическая мастерская, связанная с изготовлением научных приборов. 
Роль и той и другой в истории техники в России велика и не будет оставлена без 
упоминания, когда наконец будет нам дана история технической работы в России 
<cite>Об истории типографии Академии наук см. : Академическая типография, 1728--1928. Л., 1928; см. также комментарий 7 к статье ``Академия наук в 1906 году''. Вопросы деятельности инструментальных мастерских освещены в трудах: Соболь С. Л. История микроскопа и микроскопических исследований в России в XVIII в. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949; Ченакал В. Л. Русские приборостроители первой половины XVIII в. Л.: Изд-во АН СССР, 1953; Загорский Ф. Н. Андрей Константинович Нартов. Л.: Наука, 1969.</cite>. 

Наконец, как проявление того же самого исторического процесса, уже в первое 
столетие сошла на нет и та сторона деятельности Академии наук, которая была 
связана с ней, как близкого двору собрания ученых. Вначале одной из важных задач 
Академии наук было сочинение похвальных од или речей на разные события жизни 
России или двора, устройство ``потешных'' празднеств, требовавших некоторых 
научных знаний, --- например, огромных фейерверков, которые являлись излюбленной 
формой зрелищ, главным образом в первой половине XVIII в., стоили таких усилий и 
средств, о которых мы не имеем сейчас и понятия, тяжело сказывались на 
государственном бюджете. Постепенно к концу XVIII и к началу XIX столетия эта 
деятельность исчезла и Академия, имевшая временами в своей среде академиков, 
занимавшихся только такими вопросами, связанными с ``элоквенцией'', изящной 
придворной словесностью, превратилась окончательно в собрание ученых. Надо иметь 
в виду, что такая деятельность Академии с самого начала встречала в 
академической среде глухое противодействие и ее прекращение отнюдь не было делом 
случайного изменения окружающей Академию среды. <note>О том, как тяготилась Академия этой деятельностью, мы имеем многочисленные указания во внутренней истории Академии XVIII в. См. : П. П. Пекарский. История Академии наук в Петербупге. СПб., 1870, т. I; Г. Ф. Миллер [Материалы для истории имп. Академии наук. СПб.. 1890, т. VI. --- Ред.].</note> 

В царствование Екатерины II закончилась связь Академии наук с придворным миром; 
к этому времени относятся последние посещения Академии двором и иностранными высокими гостями, имевшие характер придворных 
торжеств. <note>Смотри любопытное отражение этих собраний в рассказах придворных XVIII в., например в анекдотах князя де Линя, которые записал Уваров (S. S. Oauarov. Le prince de Ligne. --- В кн.: Etudes de philologie et de critique. Paris, 1845).</note> В следующее столетие, в царствование Николая I, эта связь с монархом получила иной характер и иную окраску. 

В некоторой связи с Академией как придворным учреждением стояла другая работа, 
которая долгое время не находила себе устойчивых форм в жизни Академии наук, 
хотя и началась с первых годов ее существования и в конце концов чрезвычайно 
сильно и благодетельно отразилась в ее жизни. Это работа над развитием русской 
литературы и русского языка. Долгое время не замечалось, что в нее входили 
задачи разного характера: с одной стороны, изучение русской литературы и 
русского языка как объектов науки, как явлений жизни, подлежащих научному 
исследованию; с другой --- творчество в области русской изящной литературы, 
выработка литературного языка. Несомненно, Академия наук сыграла в этом 
отношении огромную роль в истории русской культуры, особенно в XVIII в. Русский 
научный язык и в заметной мере язык литературный вышли из среды Академии наук. 
Известна всем роль в этом деле М. В. Ломоносова. Но Ломоносов не был одинок; при 
Академии и под ее огромным влиянием находился целый штат переводчиков. Издания 
Академии наук или издания, печатавшиеся под надзором ее корректоров в ее 
типографии, в течение всего XVIII в. составляли чрезвычайно видную часть всей 
русской литературы того времени. Переводчиками Академии, русскими академиками 
(особенно надо вспомнить Ададурова и Тредиаковского) и академиками-иностранцами, 
знающими русский язык, была сделана в короткий срок огромная работа, приведшая к 
тому, что лет через 20 после создания Академии русский научный язык уже был 
гибким и живым орудием мысли и работы. Достаточно сравнить по языку издания 
петровского времени или первые выпуски изданий Академии, чтобы оценить эту 
работу. Несомненно, она частью обусловлена была и общим изменением официального 
языка в 1726--1762 гг., но нельзя преуменьшать и коллективную творческую работу 
лиц, группировавшихся около Академии. Влияние их сказалось далеко за пределы 
научного языка. Прав был Пекарский, когда он указывал, что ``большая часть правил ныне принимаемого русского правописания придуманы и утвердились в Академии наук, когда в продолжение нескольких десятков лет в прошлом столетии (т. е. XVIII) для 
всей России имелась только одна ее типография, в которой и печатались книги 
гражданским шрифтом''. <note>П. П. Пекарский. История Академии наук в Петербурге, т. I, с. 639.</note> 
Прочной и устойчивой организации эти лица не имели. С 
1735 по 1738 г. существовало при Академии основанное по инициативе ее президента 
барона И. А. Корфа ``Российское собрание'',<note>О нем см. : Там же, с. 524--538.</note> где видную роль играли Ададуров и 
Тредиаковский, позже --- ``Переводческий департамент'', существовавший не очень 
долго в виде [особого подразделения], но, несомненно, академики, переводчики и 
корректоры работали все время, какие бы формы общений они ни имели. 
Несколько позже, с 1768 по 1783 г., временно существовала более правильная 
организация переводов, обладавшая достаточными по тогдашнему времени денежными 
средствами, так называемое ``Собрание старающееся о переводе иностранных книг''. <note>См. о нем: В. П. Семенников. Собрание старающееся о переводе иностранных книг, учрежденное императрицей Екатериной II, 1768--1783. СПб., 1913.</note>
Оно не было прямо связано с Академией наук, но в него перешел целиком весь опыт 
и навыки корректоров и переводчиков Академии, Академической типографии и 
продолжалась та же работа по созданию русского научного языка. Во главе дела 
одно время стоял адъюнкт Академии Г. В. Козицкий (ум. 1775), 
а редактором изданий все время был академик И. И. Лепехин. Издания печатались в 
типографии Академии наук, а позже, после ликвидации Собрания, все его дела были 
переданы в Российскую Академию. <note>К. Флоринский, переводчик основ химии Макера (1774), между прочим, писал: ``При переводе моем, за неимением химических слов на российском языке, имел я немалые затруднения... Я старался, сколько возможно, оные слова изобразить на российском языке..., иные выбирал из книг металлургических, о иных спрашивал ученых и знающих сию науку людей, а иные, которые я нигде не мог найти, ни дать им пристойного знаменовапия, оставлял непереведенные''. --- Там же, с. 15.</note>

Но и помимо такого коллективного творчества в выработке русского литературного 
языка, деятельность Академии наук в области изящной литературы не только 
сказывалась в торжественных одах и стихотворениях, которые читались 
академиками, --- она выражалась и в издаваемых ею журналах и календарях, где, 
помимо научно-популярных статей, помещались литературные произведения или 
критические статьи. Наконец, то же самое имели в виду и серии изданий Академии, 
посвященные переводам беллетристических произведений. 

Развивать эту деятельность Академия наук не могла при ограниченности ее средств 
и ее личного состава. Очень скоро пришлось столкнуться с тем, что развитие одной стороны не могло идти без ущерба для другой. В то же время состав Академии наук, в которой преобладали иностранцы, очевидно, предрешил то решение, к которому 
могла склониться Академия. В ее среде решение склонилось в пользу научной 
работы Академии --- ее основной задачи, предрешенной к тому же традицией. Ясно было, что Академия наук --- при наличном составе и средствах --- не является благоприятной средой для [развертывания] работы над развитием русской литературы и русского языка. В связи с этим в 1783 г. была создана отдельная Российская Академия, вначале находившаяся в тесной личной связи с Академией наук и всегда к ней более близкая, чем другие научные учреждения России в XVIII столетии. 

Нельзя не отметить теперь же, что такое решение вопроса не явилось 
окончательным. Изъятие из ведения русской Академии наук вопросов, связанных с 
изучением глубочайших проявлений народной культуры --- русского языка и русской 
литературы, не могло тяжело не отразиться как на положении Академии в стране, 
так, с другой стороны, и на высоте постановки этого изучения в другой Академии. 
Правильное решение было найдено лишь в следующем столетии, когда оно привело к 
глубокой --- в общем плодотворной и жизненной --- реформе Академии 
наук. 

Уже в первом столетии --- в конце XVIII в. - в том же историческом процессе 
окончательно отпали от Академии наук и обязанности, связанные с государственными практическими интересами. Эти обязанности никогда не принимали в ней ясных и 
определенных рамок. Надо иметь в виду, что и вся система государственных и 
правительственных учреждений в России в течение XVIII в. не была установившейся, медленно, с потрясениями складывалась в устойчивые рамки. Вначале в Академию 
наук относили всякие вопросы, встречавшиеся в практической государственной 
жизни, которые требовали научного знания, превышавшего средний уровень 
образованности того времени. Однако только в одной области эти требования извне 
отразились на структуре Академии, вызвали создание в ней специального органа, 
имеющего характер ведомственного учреждения. Это был созданный в 1741 г. 
Географический департамент при Академии наук, ведавший все вопросы, связанные с 
картой Российской империи <cite>Отдел по работе над составлением Генеральной карты России существовал в Академии наук уже с 1727 г. Официально оформлен как Географический департамент в 1735 г. (Ю. X. Копелевич. Основание Петербургской академии наук. Л.: Наука, 1977, с. 154--159).</cite>. Он существовал до конца XVIII в. и, несомненно, имел большое значение в истории картографии России; однако по характеру лежавших на нем обязанностей его можно было бы соединить с основной задачей Академии наук без ущерба для нее лишь при таком расширении ее денежных средств, которое было недостижимо в России XVIII в. 
Развиваться же и даже правильно действовать за счет тех средств, какие могла 
уделять ему Академия наук, он не мог. Поэтому мы видим, что в среде Академии 
наук все время существовало несколько враждебное отношение к учреждению, 
грозившему своим развитием нарушить исполнение основных ее функций. Оно 
вызывалось заботой о денежных средствах. В конце концов Географический 
департамент был упразднен, и забота о географической карте была передана в 
другие учреждения --- сперва опять в Правительствующий Сенат <cite>В ходе петровской реформы государственного управления руководство всеми картографическими и геодезическими работами первоначально сосредоточивалось в Сенате. По указу 1719 г. в Сенат были переданы все карты, чертежи, описания и другие географические материалы, имевшиеся в распоряжении ликвидированных приказов. Вплоть до учреждения Географического департамента Академии наук (1730-е гг.) при Сенате разрабатывались планы геодезических и картографических работ, меры по подготовке необходимых специалистов, обобщались первичные данные, полученные геодезистами; здесь же ``ведались'' первые экспедиции петровского времени, в том числе и камчатские экспедиции В. Беринга. После того как Географический департамент Академии был в 1799 г. упразднен, картографическая служба на короткое время снова была передана в ведение Сената, но уже в начале XIX в. руководство ею перешло в руки морского и военного ведомств. Крупным центром картографических работ стало Военно-топографическое бюро Генерального штаба, созданное в 1812 г.</cite>. 

Изъятие департамента из Академии наук произошло при сочувствии главных ее деятелей. Нельзя не отметить, что и с передачей этого дела в другое ведомство тесная связь Академии с работой по картографии России не была прекращена: учреждения Академии, как, например, Астрономическая обсерватория или Конференция, находились все время в тесной связи с гидрографическими и географическими учреждениями ведомств. Специалисты-академики по соответственным отделам всегда принимали в них участие, и часть работы делалась сообща. <note>Эта связь существовала и раньше. Так, при ближайшем участии Адмиралтейств-коллегий была организована Великая Сибирская экспедиция; в то же самое время выдающийся гидрограф А. И. Нагаев все время работал над картами, очевидно потребными для Академии. Позже вся работа по составлению географической карты России проводилась при самом тесном участии таких академиков, как Вишневский, Иноходцев и другие.</note>
Таким образом, уже к концу XVIII в. Академия наук постепенно сознательно 
освобождалась от тех функций, которые стояли в противоречии с ее основными 
тенденциями, т. е. со стремлением к чистому научному знанию и со связанной 
с ним работой --- научным творчеством. От нее отпали и важная забота о ремеслах и мастерских, связанных с некоторой технической выучкой, и деятельность для 
прикладного искусства, и забота о развитии русского литературного и научного 
языка и русской изящной литературы, и ведомственная деятельность, связанная с 
картой России. За этим изъятием область ее ведения, все более очищаясь от 
внешнего и наносного, казалось, должна была бы приближаться к осуществлению ее 
основной идеи. 

Однако в таком изменении функций Академии наук заключалась и большая опасность 
для ее дальнейшего правильного развитие и даже, может быть, для ее 
существования. Отодвигая от себя задачи русской практической жизни, Академия 
теряла живое и разнообразное участие в общей жизни русского общества; 
чрезвычайно уменьшалось ее соприкосновение с разнообразными кругами русского 
общества, она отходила в сторону, как бы уединялась в своих научных, частью во вненациональных, задачах. Такое уединение Академии было особенно опасно 
вследствие своеобразного состава ее членов. 

В первое столетие своего существования русские по происхождению академики почти 
сплошь происходили из крестьян <note>М. И. Сухомлинов. Речь в торжественном собрании Академии наук по случаю 100-летнего юбилея императора Александра I, с. 39.</note> <cite>Среди первых русских академиков было несколько выходцев из крестьян: М. В. Ломоносов, М. Е. Головин, В. Ф. Зуев (крестьянином был его дед). Однако большинство русских академиков XVIII в. были детьми солдат, священников, мелких чиновников и всякого рода ``разночинцев''.</cite> --- следовательно, не имели связей и 
поддержки во влиятельных кругах русского общества. Благодаря своеобразным 
отношениям, сложившимся на почве Табели о рангах, академики как таковые не 
входили и в состав того разносословного чиновничества, которое составляло в это 
время огромную реальную силу в России. Они давно --- весь XVIII век --- стояли вне бюрократических рангов, и только отдельные из них лично получали те чины, 
которые делали более прочным их положение в обществе. К тому же русские 
академики являлись в Академии в то время меньшинством. Большинство ее составляли иностранцы; часть их была чужда русской жизни, а другие сближались с более 
родственными им группами русского общества, ведшими свою замкнутую от коренного 
русского общества культурную жизнь, --- главным образом с многочисленными в русском обществе Петербурга иноземными элементами. Академия наук, постепенно теряя связь с русским обществом, все более уединялась, ослабевала как в своих средствах, так и в своем значении для коренного русского общества. По мере того как в России росло значение иноземных элементов государства и крепла их культурная сила и сознание, сближение Академии с этими слоями общества все усиливалось, и она входила в те господствующие слои русских влиятельных сфер, в которых играли такую крупную роль немцы. Ее связь с правительственными кругами становилась более тесной; ее значение в иноземной среде Русского государства увеличивалось. 

Но этим не создавалось ее живое участие в жизни русского общества. Несомненно, к тому же и сам характер научной работы, менее связанный с жизнью, отражал на себе такое отчуждение, особенно тогда, когда, как это всегда неизбежно, в 
академическую среду проникали ученые, не стоявшие в первых рядах научной армии. 
К этому присоединялось и то, что в стремлении к чистоте научного идеала 
совершались ошибки основного характера, из которых Академия выходила с большими 
потрясениями и с большим трудом. Так, выставив идеал точного знания, Академия 
наук очень скоро столкнулась с вопросом о том, все ли области знания должны 
подлежать ее ведению или нет. Внутри Академии в этом отношении не было единства; в ней очень скоро проявилось сильное течение пойти по тому пути, по которому шло Королевское общество в Лондоне, которое, как известно, очень быстро ограничило 
свою область ведения кругом математики и наук о природе, опытных и описательных. При том значении, какое имели математики в истории нашей Академии в первое ее 
столетие, и [учитывая ту] крупную научную силу, какую они представляли, не может возбуждать никакого удивления то, что временами это стремление побеждало и в 
среде нашей Академии. Так, в уставе 1747 г. исчезли из академической среды 
представители юридических, философских и исторических наук, которые, однако, 
имели в ней в первые 24 года ее существования таких крупных представителей, как 
Бюльфингер, Байер, Коль или Миллер <cite>По регламенту 1747 г. исторические, философские, филологические и юридические науки не были исключены из деятельности Академии, а отнесены к ведению академического университета (Уставы Академии наук СССР. М. : Наука, 1974, с. 51--52). Во второй половине XVIII в. в состав Академии наук были приняты историки К. Ф. Модерах, А. Л. Шлецер, И. Г. Штриттер (Стриттер), профессор юриспруденции Г. Ф. Федорович и др.</cite>. 

Несомненно, такое ограничение в областях знания, которые развивались в это время в русском обществе гораздо быстрее естествознания и математики, и потребность в 
авторитетных представителях [которых] чувствовались в жизни и сознании русского 
общества, да и правительства, чрезвычайно сильно, не дозволили долго выдерживать такое ограничение деятельности Академии. Представители истории непрерывно 
существовали в среде Академии, а уставом 1803 г. были восстановлены и некоторые 
кафедры близких к ней наук. Однако и этим вопрос не был настоящим образом решен, так как изучение русской литературы и русского языка, как мы видели, долгое 
время находилось вне ведения Академии наук. Лишь в следующем столетии созданием 
отделений Академии окончательно была решена эта глубочайшая сторона строя 
Академии наук, причем, как мы увидим, это решение определило всю ее дальнейшую 
историю. <note>См. об этом в следующем очерке --- ``Академия наук 1824--1889 годов''. --- Ред. </note> 

Среди указанных выше борьбы и смены настроений, изменения состава и характера 
Академии наук научная деятельность ее продолжала развиваться все время энергично и неизменно, хотя и неодинаково в разных ее областях. 

На первом месте среди коллективных ее предприятий в первое столетие должна быть 
поставлена организация естественноисторических и этнографически-археологических, географических путешествий по России и сопредельным странам. Деятельность эта 
началась уже с самых первых шагов работы Академии наук, когда она получила 
огромный и драгоценный научный материал, привезенный в Петербург из долголетнего (1720--1727) исследования Сибири посланным туда императором Петром талантливым 
натуралистом-неудачником Мессершмидтом <note>Деятельность Мессершмидта ждет до сих пор справедливой оценки. Его сохранившиеся дневники не изданы: ими пользовались только исследователи Сибири XVIII и XIX столетий. В них много ценного, и они, равно как и материалы Великой Сибирской экспедиции (``Камчатской''), заслуживают научного издания <cite>Подробнее о Д. Г. Мессершмидте см. : ``Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии'' (глава V, \S{}  3); о судьбе его материалов --- комментарий 23 к V главе указанного сочинения. Отдельные труды участников Великой Северной (Второй Камчатской) экспедиции --- И. Г. Гмелина, С. П. Крашенинникова, Г. Ф. Миллера, Г. В. Стеллера и других --- были опубликованы в течение XVIII--XIX вв. Однако большая часть экспедиционных материалов до сих пор осталась неизданной --- путевые дневники, записи наблюдений, карты и т. п. Эти материалы сосредоточены главным образом в Архиве АН СССР (в личных фондах участников экспедиции) и в ЦГАДА (в составе так называемых ``портфелей Миллера''). О документах экспедиции в Архиве АН СССР см. : В. Ф. Гнучева. Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII и XIX вв. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1940; Ее же. Географический департамент Академии наук XVIII в. М. ; Л. ; Изд-во АН СССР, 1946. Об издании материалов Второй Камчатской экспедиции см. комментарий 60 к IV главе ``Очерков по истории естествознания в России в XVIII столетия''.</cite>.</note> <cite>Подробнее о Д. Г. Мессершмидте см.: ``Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии, глава V, \S{} 3.</cite>. Вскоре по основании Академии, 
исследования Сибири, продолжавшие те же планы Петра и даже начатые по его 
инициативе, получили еще более важное развитие, в котором Академия наук играла 
видную роль. Они начались одновременно с созданием Академии в 1725 г. первой 
экспедицией Беринга, а затем вылились в одно из величайших мировых научных 
предприятий XVIII в. --- в Великую Сибирскую экспедицию (1733--1743). В ней крупную роль и огромную работу несли академики Миллер, Гмелин, адъюнкт Стеллер <note>Роль третьего академика Делиля де ля Кройера не очень ясна <cite>О Делиле де ля Кройере подробнее см. : ``Очерки по истории естествознания в России в XVIII столетии'' (глава IV, \S{} 3), а также комментарий 45 к IV главе этого труда. Специальных исследований о нем до сих пор еще нет. Сведения о его работах, проведенных во время экспедиций, можно найти в книге В. Ф. Гнучевой ``Материалы для истории экспедиций Академии наук в XVIII--XIX вв. '' (М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1940), а также в литературе о Второй Камчатской экспедиции (см. комментарий 60 к IV главе ``Очерков по истории естествознания в России в XVIII столетии'').</cite>.</note> и молодые тогда ученые, позже вошедшие в ее состав, Красильников и Крашенинников. 

В екатерининское время мы имеем ряд еще более важных научных путешествий 
всеобъемлющего характера, организованных Академией наук по всем областям 
Европейской и Азиатской России, результаты которых до сих пор лежат в основе 
наших знаний о России, какого бы вопроса мы ни коснулись. Экспедиции эти были 
вызваны прохождением Венеры через диск Солнца. Но программа их, выработанная в 
1767 г. особой комиссией Академии наук, вывела их на более широкую почву общего 
исследования России. Летом 1768 г. из Петербурга выехало 5 первых академических 
экспедиций, деятельность некоторых из коих длилась несколько лет. Экспедиции 
Академии закончились в 1790-х годах. Имена их участников и руководителей --- академиков Палласа, Гильденштедта, Георги, Гмелина, Лепехина должны остаться 
навсегда памятными для русского общества. Но помимо них, в экспедициях принимали участие и другие лица --- профессор академического университета Фальк, его 
студенты, будущие академики В. Зуев и Н. Соколов, Н. П. Рычков, сын ее первого 
члена-корреспондента, и др. Экспедиции могли удасться только потому, что они 
подобрали и свели весь тот материал иногда почти бессознательной научной работы, коллективного наблюдения и опыта, который накопился в русском обществе за 
два-три поколения его вхождения в культурную жизнь европейских народов. В этом 
смысле большое значение имела выработанная Академией наук программа 
исследования, явившаяся прямым продолжением тех вопросников и программ, какие 
рассылались Академией наук в 1720--1760-х годах; весь опыт Великой Сибирской 
экспедиции был здесь использован. 

Значение этих екатерининских экспедиций было огромно. Оно сознается не только 
нами, смотрящими на них по исторически проявленным их последствиям, но и их 
ближайшими современниками. Во [время] тяжелого кризиса, переживавшегося 
Академией наук в начале XIX столетия, деятели ее выдвигали па первый план эту 
заслугу Академии, как ясную всем. На нее указывал в характерных выражениях 
император Александр I в рескрипте, сопровождающем академический регламент 1803 
г. Академия наук, говорит он, ``неоднократно доказала, особенно ж в славное 
царствование императрицы Екатерины II, ту пользу, какую подобные заведения, 
благоразумно распоряжаемые и сильно подкрепляемые правительством, могут принести государству; что свидетельствуют многие 
подвиги, ею предпринятые, наипаче ж славные и с успехом оконченные путешествия 
для исследования и описания естественных произведений России и экспедиции для 
астрономических наблюдений''. <note>Регламент Академии наук. СПб., 1803, с. 6--7. [См. также: Уставы Академии наук СССР, 1724--1974, с. 62. --- Ред.].</note>

Еще резче сказалось это в самом регламенте: ``Как усовершенствование географии и 
физического познания Империи должно быть одним из главнейших предметов внимания 
Академии, то она по временам должна отправлять астрономов и натуралистов для 
путешествия по тем губерниям, коих географическое положение и естественные 
произведения недовольно еще известны или описаны. Мы обещаем всегда 
вспомоществовать ей в таких полезных предприятиях и содействовать исполнению 
оных теми мерами, кои не зависят от самой Академии''. <note>Там же, с. 65.</note> И в самой академической 
среде было живое сознание значения этих экспедиций. Немедленно в 1818 г., в 
эпоху начавшегося возрождения Академии, со вступлением С. С. Уварова в 
президентство, явилось стремление вновь возродить эту замершую было работу 
Академии, которая по идее не должна была никогда прекращаться, участники которой 
[находились] еще в это время в ее среде. С этой целью были переизданы описания 
путешествий екатерининского времени и начались новые экспедиции. Однако за 30--40 протекших с того времени лет произошли глубокие изменения как в науке и ее 
требованиях, так и в познании России и восстановить прежние, екатерининские 
экспедиции в их прежней форме и их значении оказалось делом не столь простым. 
Для этого требовались коренные изменения. 

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Вместе с тем жизнь ставила и по существу новые требования. Уже к концу 
царствования Екатерины II явилось стремление расширить область исследования --- в 
экспедициях кругосветных. Эти стремления получили свое осуществление в тех 
больших кругосветных путешествиях, которые были осуществлены в эпоху Александра 
I на средства правительства и графа Румянцева п в работе над которыми Академия 
смогла принять деятельное участие только после своего возрождения --- в полной 
мере лишь в экспедиции Крузенштерна [9]<cite></cite>. Развить кругосветные путешествия в 
необходимой и отвечавшей положению России высоте, однако, не удалось, как не 
удалось направить внимание на изучение тропической природы и далеких 
континентов. Внимание Академии было главным образом направлено на изучение 
России и сопредельных стран. Здесь пришлось применить, сообразно новым 
требованиям времени, старую программу академических путешествий. Конец столетия 
связан с их возобновлением после 20-летнего перерыва, но полное их развитие 
относится к следующему столетию ее жизни, ибо вновь начавшееся в начале XIX в. 
движение в этом направлении уже не прерывалось. 

Другую сторону деятельности Академии представляла работа ее постоянных научных 
учреждений, непрерывно шедшая все столетие. В первое столетие ее истории 
развитие их шло медленно и неправильно. Некоторые из учреждений Академии даже 
погибли в это время совершенно, частью вследствие внутренних причин --- [из-за] 
отношения к ним внутренней академической среды, будучи ею не поддержаны из-за 
взглядов влиятельных академиков на задачи Академии, частью вследствие 
неблагоприятно сложившихся внешних обстоятельств. Среди таких погибших научных 
учреждений должны быть отмечены те, которые все же сыграли известную роль в 
истории научного и культурного развития России и 



ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК 
217 
гибель которых не отвечала настоящим и живым потребностям пашей страны. Это 
были: Ботанический сад 24,<note></note> Анатомический театр 25<note></note> и Химическая лаборатория. 
Все эти учреждения возникли в первые десятилетия существования Академии наук. 
Первые два, несомненно, корнями своими идут значительно дальше, в XVII в., к 
эпохе создания Кунсткамеры и работы Аптекарского приказа [ 10 ]<cite></cite> и медицинских 
учреждений еще Московской Руси 26.<note></note> Ботанический сад Академии, наравне с 
существовавшим Аптекарским, сыграл известную роль в распространении новых 
растений; 
в нем в связи с экспедициями долинпеевской эпохи, когда на первое место 
выступало не собирание гербария, а собирание семян и выращивание живых растений, 
находили себе место новые растения, привезенные академиками п ими описываемые, 
некоторые из коих затем уже распространялись по всей России. Ботанический сад 
Академии, в разных местах Петербурга, существовал около 80 лет (1734--1815). Он 
погиб в эпоху глубокого кризиса в Академии, в 1815 г., незадолго до ее 
начавшегося возрождения, когда был продан после смерти заведовавшего им 
академика Т. Смеловского вследствие материальной невозможности его поддерживать 
из-за недостатка средств. Попытки его восстановить в той или иной форме, 
сделанные позже, пока не увенчались успехом. 
Не менее печальна была судьба и другого крупного учреждения Академии --- Анатомического театра, так как он не оставил по себе настоящего заместителя, 
если не считать нового Анатомического театра в Медицинской академии, а между тем 
Анатомический театр старой Академии был настоящим ученым исследовательским 
учреждением и из него вышел ряд важных работ по анатомии в трудах Дювернуа или 
Вейт-брехта. Анатомический театр медленно замирал, по-видимому, в связи с 
пожаром 1747 г., когда он сгорел нацело. К концу столетия он существовал только 
в виде Анатомического кабинета, лишенного средств для экспериментальной работы. 
Таким замершим учреждением он перешел и в новое столетие жизни Академии. 
Созданная было при академиках Ломоносове п Лемане Химическая лаборатория к концу 
столетия сошла на нет, однако в следующем столетии она вновь возродилась и стала 
на ноги [II]<cite></cite>. 
В первое столетие не могли правильно и широко развиться, но все же существовали, 
и другие научные учреждения Академии наук; их росту препятствовали частью общие 
условия существования Академии, те огромные коренные изменения в ее устройстве, 
на которые мною указывалось раньше и которые, очевидно, не способствовали ее 
нормальной жизни, частью ее печальное материальное положение и обычное отношение 
среды к некоторым из таких музеев в самоуправляющихся научных обществах, не 
обеспеченных достаточными материальными средствами и не состоящих сплошь из лиц, 
связанных в своей научной деятельности с жизнью музеев, институтов или 
лабораторий. Как известно, два прообраза Академии наук --- Королевское общество в 
Лондоне и Академия в Париже --- долгое время, в течение всего первого столетия 
работы Петербургской Академии, не имели в своем распоряжении никаких ученых 
исследовательских учреждений или музеев, кроме библиотек. Их пример мог 
действовать на жизнь наших музеев только отрицательно. В Петербургской академии 
созд&ние при н╥й музеев --- передача в нее Кунсткамеры --- и образование специальных 
лабораторий --- Физического кабинета, Химиче- 



218 
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК 
ской лаборатории, Анатомического театра, Астрономической обсерватории <note>27</note>--- было 
новшеством и давало ей совершенно своеобразный оттенок, не имевший в это время 
прямой аналогии в Европе [12]<cite></cite>. В этом отношении наша Академия наук с самого 
своего основания была поставлена в положение совершенно исключительное. Она в 
XVIII в. получила учреждения, которые явились как неизбежные для академий лишь в 
будущие столетия. Понятно поэтому, что необходимость такой организации далеко не 
сознавалась всеми членами коллегии: музеи и институты, требовавшие средств на 
свое содержание, не встречали в ней единодушного признания и защиты своих 
интересов. Многим академикам и лицам, к Академии близким, они казались внешним и 
ненужным придатком к Академии. За них надо было вести борьбу в своей среде. 
Понятно поэтому, что их развитие шло медленно. 
К концу первого столетия [истории] Академии, к 1824 г., ни одно из этих 
учреждений не находилось в положении, которое отвечало бы уровню знаний того 
времени: у них не было средств, не было людей и не было соответственного 
помещения. Тем не менее все они совершали большую культурную работу и сохраняли 
для будущего все новый и новый ценнейший материал. В 1824 г. при Академии наук 
находилось не менее девяти учреждений. 
Среди них па первое место должна быть поставлена Астрономическая обсерватория", 
которая с самого начала была организована хорошо. В пей никогда не прерывалась 
научная работа со времен первого ее директора --- академика Делиля 28.<note></note> Любопытно, 
что в Академической обсерватории первое место по плодотворности работ занимали 
уже в этом XVIII в. ученые русские родом, среди которых нельзя не упомянуть для 
XVIII в. С. К. Котельникова, А. Д. Красильникова, П. Б. Иноходцева 2".<note></note> К концу 
столетия во главе ее стоял выдающийся научный работник В. К. Вишневский, поляк 
по происхождению, в молодых летах навсегда переехавший в Россию, проведший в ней 
всю жизнь и положивший своими точными и огромными работами основы современной 
географической карты России 3".<note></note> В течение десяти лет, с 1806 по 1815 г., 
Вишневский совершил чрезвычайно трудное при тогдашних путях сообщения, 
колоссальное путешествие по России, произведя точнейшие астрономические 
наблюдения для астрономического определения географических пунктов; 
он в своей работе достиг исключительной точности, причем применил для этого 
новые, остроумные методы работы. Точности работы, необычной в то время, он 
добился исключительной выдержкой характера: для сохранения хронометров при 
постоянной температуре он носил их всегда на себе и в течение всех 10 лет спал, 
сидя в особо устроенном кресле 31.<note></note> Всю обработку материала он тоже произвел один 
в течение 15--20 лет после окончания своих поездок и достиг действительно 
исключительных результатов. До Вишневского было определено 67 точек в 
Европейской России --- он один точно определил и вычислил их 223! Среди 
поразительных, настойчивых трудов астрономов первой половины XIX в. работа 
Вишневского занимает видное место, и традиция Петербургской астрономической 
обсерватории перешла, не прерываясь, в Пулково в следующем столетии жизни 
Академии. Вишневский был последним астрономом Астрономической обсерватории 
Академии в Петербурге: после его смерти в 1855 г. вся работа окончательно 
перешла в Пулково, тесно связанное с Академией. 



ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК 
219 
 

Точно так же жизнь была непрерывной и в Физическом кабинете, где работали такие 
экспериментаторы, как Ф. У. Эпинус 32<note></note> и В. В. Петров (в Академии с 1807 г. ) 33. <note></note>
Уроженец Ростока, Эпинус попал в Россию уже сложившимся ученым, перейдя в 
Петербургскую Академию из Берлинской, где в это время условия научной жизни были 
очень тяжелы и даже недопустимо тягостны 34.<note></note> Эпинус провел в России 46 лет своей 
жизни, принимая деятельнейшее участие в организации народного образования в 
России в царствования Екатерины II и Александра I. В научной области Эпинус 
впервые выяснил явления пироэлектричества кристаллов --- турмалинов (работы, 
опубликованные в Петербурге) и впервые констатировал существование полярных 
свойств в кристаллической среде. Открытие явлений пироэлектричества у 
турмалина35,<note></note> по-видимому, было случайно сделано другим академиком в Петербурге 
же --- И. Г. Ле-маном, оригинальным геологом, минералогом и химиком, погибшим во 
время экспериментальной работы в нашей академической лаборатории, но Эпинус 
выяснил электрическую природу явлений [13]<cite></cite>. И в других областях электрических 
явлений Эпинус в своих расследованиях занимает видное место, главным образом в 
области статического электричества, где ему принадлежит честь первого наблюдения 
- частью здесь, в Петербурге,- ряда явлений, которые вместе с опытами Вильке 
положили основание нашим точным знаниям по электричеству. Но в общей истории 
человеческой мысли за Эпипусом --- и за Физической лабораторией Академии --- останется честь точного доказательства полярных свойств твердой материи, 
проявления, одного из самых глубоких и основных, ее строения. Несомненно, в 
своих интересах и работах, к сожалению вскоре им оставленных под влиянием 
педагогической деятельности, Эпинус продолжал экспериментальную традицию работ 
Петербургской Академии, заложенную с самого начала, еще при Анне Иоанновне и 
Елизавете, Краф-том, Ломоносовым, Рихманом, Брауном. Еще более крупным 
экспериментатором был его заместитель --- В. В. Петров, один из оригинальных 
физиков начала XIX столетия. Значительная часть его работы прошла в 
Медико-хирургической академии, до выбора его в Академию [наук] (1807--1834); 
здесь в 1802 г. Петров опубликовал, между прочим, первое описание так называемой 
вольтовой дуги --- за 20 лет до ее настоящего. признанного открытия. Его 
экспериментальная работа ждет еще оценки. Еще до сих пор справедливы его 
указания, которыми он определял свою деятельность, когда писал: ``Я природный 
россиянин, не имевший случая пользоваться известным учением иностранных 
профессоров физики и доселе остающийся в совершенной неизвестности между 
современными нам любителями сей науки'' зв. Но для нас уже более ясно, чем для 
``современных любителей'', что его экспериментальная мысль была самостоятельной 
творческой работой, оригинальной по замыслу и исполнению, и что существование в 
среде русского общества такой работы было крупным культурным фактом, несомненно 
оказавшим влияние на его рост и общий уклад его культурной жизни, хотя бы мы и 
не смогли это проследить по ``историческим документам'', этим случайным обрывкам 
прошлого. 
Другие учреждения Академии --- Библиотека, Кунсткамера, выделенный из нее 
Минеральный кабинет, Мюпц-кабинет, Азиатский музей, Археологический музей, 
Египетский музей --- едва ли могли считаться живыми учреждениями: развитие их шло 
случайно, научная работа мало 



220 
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ, АКАДЕМИИ НАУК 
развивалась, и их значение было лишь в том, что они являлись удобными складами, 
сохраняли многое из того, что поступало в Академию, привозилось ее коллекторами 
или являлось результатом научной деятельности ее членов. Из них наиболее важными 
были Библиотека и собрания Кунсткамеры, положившие начало Зоологическому, 
Этнографическому и Геологическо-мипералогическому музеям Академии наук. 
Однако ни путешествия, ни жизнь научных учреждений не являлись в первое столетие 
Академии главной струёй в жизни Академии наук. Главная работа, наиболее 
определявшая ее облик и ее значение, сосредоточивалась в личной научной работе 
отдельных академиков, зависела от их научной силы и значения в мировой научной 
жизни. Она зависела от их талантливости и" работоспособности. В большинстве 
академики первого века были иностранцами из разных стран: среди них были немцы 
разных государств тогдашней Германии и Австрии, швейцарцы, французы и эльзасцы, 
шведы. Очень многие из них так и оставались иностранцами, уезжали за границу, но 
другие остались навсегда в России, вошли в русскую жизнь и отдали России лучшие 
свои годы, свою работу и свою мысль. Для них Россия была отечеством. Наряду с 
иностранцами уже в этот первый период жизни Академии наук выступило и несколько 
[ученых] русских по происхождению или русских уроженцев, связь которых с жизнью 
нашей страны была органической. 
В научной работе исследовательского характера можно различить два весьма 
отличных направления, два разных уклада. С одной стороны, может идти работа, 
связанная с оригинальной творческой мыслью --- с новой идеей, накладывающей свою 
печать па дальнейшее развитие науки, с открытием нового, неожиданного для 
научной мысли факта, с созданием нового, необычного опыта пли новой обстановки 
наблюдения. В крупном или мелком такой творческий элемент всегда существует в 
живой научной среде. Эта среда тем ярче, чем такой элемент сильнее. Но наряду с 
ним должно существовать и другое направление научной исследовательской работы, 
связанное с накоплением научно наблюденных или полученных точным опытом фактов, 
входящих в мировую сокровищницу знания. Здесь элемент личного творчества 
касается частностей, а работа исследователя сводится к приведению фактов в 
рамки, позволяющие сводить их в единое целое с аналогичной работой предыдущих 
поколении или работой, идущей в других научных центрах. Новые обобщения, отсюда 
вытекающие, обычно делаются не тем научным работником, который поставляет для 
этого факты. Рядовой научный работник ограничивает свою роль точным выяснением 
научного факта; его творческая сила безымянно растворяется в коллективной 
выработке приемов и требований для того, чтобы факт мог явиться научно 
установленным. Чем больше таких фактов собирается в какой-нибудь среде, тем 
сильнее и авторитетнее она является в мировом научном сообществе. 
Оба эти направления исследовательской работы шли в течение 190 лет непрерывно в 
среде Петербургской Академии наук; одновременное непрерывно яркое их проявление 
составляет основной фон ее исторической жизни. 
Останавливаясь мыслью па наиболее крупных фигурах Петербургской Академии первого 
столетия ее существования, нельзя не выделить первым делом знаменитого 
математика Леонарда Эйлера, швейцарца по происхождению, вошедшего в русскую 
жизнь и оказавшего огромное влия- 



ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК 
221 
пие на всю историю Академии. Он и Ломоносов были, вероятно, наиболее крупными по 
своему историческому значению личностями в академической среде с 1725 по 1825 г. 

Л. Эйлер отдал России лучшие годы своей жизни: он был академиком в течение 27 
лет (1731--1741, 1766--1783), и в Петербурге были написаны многие из главных его 
работ. Еще десятилетиями после его смерти в изданиях Академии продолжали 
печататься его труды, и ими заполнялись эти издания во время тяжелого кризиса, 
переживавшегося Академией в эпоху наполеоновских войн и начала реакции в 
царствование Александра 137.<note></note> Эйлер создал школу русских математиков и положил 
прочное начало тому блестящему состоянию математического преподавания и 
образования в России, которое сказалось уже при его жизни, в екатерининское 
время, и которое вызвало непрерывный рост творчества в разных областях 
математических наук в России в послеэйлерово время. Но Эйлер вел здесь, в 
Петербурге, что еще более важно, огромную самостоятельную творческую работу, как 
в области анализа, так и всех тогдашних отделов математики. Он соединял в себе 
оба направления исследовательской работы в науках математических. Он вел 
самостоятельную исследовательскую работу --- в математическом анализе проникал в 
неизвестное, создавая новые математические дисциплины, и в то же время своей 
эрудицией охватывал все математические знания того времени, сводил воедино 
кропотливую и мелкую работу других, никогда не чуждаясь сам входить как простой 
научный рабочий в исследование научных фактов или научных заданий математической 
мысли, как бы мелки они ни казались. Но он не был простым отвлеченным 
математиком-теоретиком. Ему была близка область всех ее приложений. Он вел 
самостоятельную работу в области математической физики, в том числе и 
гидродинамики, законы и обобщения в которой еще раньше него создавались здесь 
же, в Петербурге, Бернулли; его работы по астрономии, как в отделах, близких к 
мореплаванию, так и в труднейших задачах небесной механики, например в теории 
Луны 3",<note></note> достигали крайних пределов человеческого знания того времени. Эти 
творческие усилия, происходившие в Петербурге того времени, несомненно, уже 
своим проявлением должны были создавать в нем ту высокую атмосферу духовной 
жизни, которая не улавливается в исторических документах, но между тем создает 
среду и основания, на которых строится традиция и в конце концов из которых идет 
и слагается вся умственная культура жизни страны. Вместе с тем Эйлер был живым, 
отзывчивым человеком. Знакомясь с летописями академической жизни его времени, 
поражаешься разнообразию его интересов и исполнявшихся им поручений, а 
вчитываясь в его замечательные ``Lett-res а пне princesse d'Allemagne'' 39,<note></note> четыре 
раза изданные в XVIII в. по-русски, останавливаешься в восхищении перед широтой 
интересов и продуманностью в единое, которая бьет ключом из этого произведения 
его досугов --- не менее характерного для XVIII в., чем какие-нибудь создания 
тогдашнего искусства или музыки 4". <note></note>
В истории Академии Эйлер должен быть упомянут еще и в. другом отношении. В 
течение почти столетия семья Эйлера стояла во главе Академии и сама собою 
составляла и передавала ту научную традицию ее жизни, о которой указывалось 
раньше. С 1769 по 1855 г. непрерывно, в течение 86 лет, непременными секретарями 
Академии наук, т. е. главными руководителями ее жизни, были его сын (И. А. 
Эйлер, 1769- 

222

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

1800) ",<note></note> муж его внучки (Н. И. Фусс, 1800--1825) "<note></note> и его правнук (П. Н. Фусс, 1825--1855) ".<note></note> Едва ли можно достаточно оценить значение такой искренней единообразной работы для жизни Академии наук, передававшейся от поколения в поколение преданности ее интересам. Мы знаем сейчас, что в этой семье держались традиционно не только культ Эйлера, но и культ науки и тихой, безустанной работы для науки, просвещения, Академии наук. Биографии лиц этой семьи дают нам яркую картину стойких швейцарцев, полных сознания религиозного чувства, общественного долга, семейной формы жизни, любви к Академии наук.

Другая фигура, которая подымается во весь рост в истории пашей Академии в первое ее столетие,- личность М. В. Ломоносова --- гораздо более известна России, чем имя Л. Эйлера. Подобно почти всем русским академикам XVIII в., М. В. Ломоносов вышел из крестьян [14]<cite></cite>. Этот стойкий помор всем обязан только себе, своему уму, своей силе воли, своей работе. Окружающему русскому обществу не связанный с ним русский ученый был столько же нов и необычен, как и то учреждение --- Академия наук, членом которого он был 23 года, с 1742 по 1765 г., и которому он отдал всю свою жизнь. А между тем мы сейчас видим, что творческая работа его в области физики, геофизики, химии, минералогии, геологии, гуманитарных наук --- истории и языка, его созидательное творчество в выработке русского литературного языка, норм стиха, его деятельность, культурно-общественная и художественная, проникают всю духовную историю России его времени. История Академии с 1742 по 1765 г. теснейшим образом связана с жизнью Ломоносова, который в этот период (как раз время отсутствия Эйлера) играл в ней центральную, не раз первую, роль. Ломоносов стоял впереди своего времени. Его идеи современникам не были понятны. Молодые ученики следующего поколения, вроде будущего академика Румовского, смеялись над странностями старомодного ученого, шедшего своим путем, считавшего себя выше крупных светил их времени и признававшего истинными свои воззрения, которые казались им чуть ли не невежественными фантазиями. После смерти Ломоносова прошло 150 лет, и мы видим в нем предшественника современной химии, одного из немногих лиц, в руках которого были в то время точные приемы геологической мысли, первоклассного физика, ученого, стоявшего в действительности в первых рядах ученых первой половины XVIII столетия и своей личностью проникавшего далеко в глубь научной мысли последующих поколений. Он, однако, стоял впереди своего времени не только своей научной мыслью и научной работой: он стоял впереди и своей научной организаторской деятельностью. В этом смысле среди ученых XVIII в. Ломоносов является прообразом будущих веков: он является организатором больших научных государственных предприятий, географической карты, морских путешествий; пытался организовать коллективное изучение минералогии России, научные в ней исследования --- путешествия --- по определенному плану. И здесь он был столь же оригинален, столь же глубок и ярок, как и в своей научной работе. Наряду с этим он был одним из самых крупных организаторов высшей и средней школы в России, как в академическом университете, так и в выработке плана университета Московского. Можем ли мы утверждать, что при этих условиях и чисто научная, страстная и настойчивая, творческая, боевая и отзывчивая на все окружающее работа его ума прошла бесследно в культурной жизни Петер-

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

бурга и России того времени, не оставила по себе следа, была безразлична для нас? Правда, Ломоносов не оставил научной школы, не дал ярких учеников, но его научная сила и значение сознавались современниками и ближайшим временем. До конца XVIII в. имя Ломоносова переходило в потомство не только как имя поэта или историка, но и как имя ученого --- естествоведа, стоявшего в первых рядах современников, Таким он чувствовался в среде, в которой он находился, пока жил. Егс имя и его мысли были забыты через поколение, уже в XIX в., но и тогда же в первой половине века Спасский и Перевощиков начали выяснять его историческое значение в развитии научной мысли, а через 150 лет, к 1913 г., оно ярко и навсегда раскрылось в научном сознании человечества. Едва ли была с тех пор среди деятелей науки в России более крупная по своим способностям, силам и интенсивности творчества и труда личность, чем личность М. В. Ломоносова. А для истории Академии наук, для всего ее будущего было явлением первостепенного значения то, что Ломоносов вошел в ее рамки и что его гордый и самостоятельный дух в ней провел свой жизненный путь. Счастливый случай бросил его в Академию наук, но этот случай отвечал здесь историческому ходу народной жизни, так как открыл путь величайшему ученому страны в то учреждение, которое в ту эпоху наиболее могло дать простор его силам [15]<cite></cite>.

Наряду с Эйлером и Ломоносовым из исторического далека выделяются и другие люди, создавшие в то время духовную силу Академии наук, Среди них нельзя здесь не вспомнить неутомимого работника, видевшего зарождение Академии наук, первого ее историка. Это был российский историограф Г. Миллер44,<note></note> враг Ломоносова в академической жизни и, как мы теперь видим, в действительности его соратник в жизненных достижениях, немец из Гапновера, отдавший России и Академии всю свою жизнь --- он был академиком 58 лет, с 1725 г. по 1783-й. Почти все эти годы он не выезжал из России, а семья его осталась в России, породнившись с русскими. Заслуги Миллера, как по собиранию и сохранению материала для русской истории и географии, так и для критической их разработки, огромны. Ему же принадлежит заслуга научной организации исторических архивов и блестящее решение для своего времени задачи создания первых научных и научно-популярных журналов, приучения к ним русского общества. До сих пор труды Миллера, особенно для истории Сибири, не потеряли своего значения, они являются исходными для живой научной работы, к ним до сих пор обращается историк, как к научно поустаревшему материалу. Миллер не был творцом нового в теоретической научной мысли, подобно Эйлеру или Ломоносову, но, подобно им, он был проникнут глубоким пониманием научного метода, владел им мастерски, обладая колоссальной работоспособностью. Этим обусловлено нестареющее значение его работ, где, если нет широких идей, есть точно установленные, критически проверенные факты и их сцепления [16]<cite></cite>.

Равен Миллеру по своему значению в другой области научного ведения, в области естествознания, другой природный немец, родом пруссак, тоже отдавший всю жизнь России и только случайно перед смертью уехавший в Берлин, ему уже чуждый,- П. С. Паллас, бывший членом пашей Академии 44 года, с 1767 по 1811 г. 45<note></note> Паллас отличался от Миллера широтой своих научных интересов, попытками научного, глубокогс

224

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

творчества в области искания обобщений в наблюдательных науках, но был сходен с ним колоссальной работоспособностью и точным владением вечными элементами научного метода. Если можно говорить, что старомодные по форме труды Миллера живы до сих пор для нас своим точным содержанием, то еще более смело можно это утверждать для работ Палласа. Они лежат до сих пор в основании наших знаний о природе и людях России. К ним неизбежно, как к живому источнику, обращается географ и этнограф, зоолог и ботаник, геолог и минералог, статистик, археолог и языковед --- раз только он столкнется с вопросами, связанными с природой и народами России. Его путешествия, совершенные по поручению Академии наук, являются в своих изложениях неисчерпаемым источником разнообразнейших крупных и мелких, но всегда научно точных данных. Но Паллас в отличие от Миллера был и творцом в областях теоретических обобщений --- его значение как теоретика геолога, физико-географа и биолога даже более высоко и глубоко, чем обычно рисуется в столь мало изученной области знания, какой является история науки в новое время. Паллас до сих пор еще не занял в пашем сознании того исторического места, которое отвечает его реальному значению. Может быть, для истории русской культуры особенно важным представляется то, что Паллас делал свои крупные обобщения на основании изучения русской природы, быта и остатков племен, населяющих нашу страну. Строение наших гор дало ему данные для первых научных ороге-петических представлений, перенесенных на весь земной шар; изучение русской фауны привело его к зоогеографическим обобщениям, положившим начало целому отделу зоологии, и к тем данным в области анатомии беспозвоночных, которые явились для его времени совершенно неожиданным новым завоеванием. В области археологии и этнографии, физической географии мы всюду наталкиваемся на ту же черту --- самостоятельную обобщающую работу над природой и народами нашей страны. Паллас явился в первом столетии работы Академии самым крупным из натуралистов-академиков, традиции работ которых не прерываются у нас два столетия.

Эти четыре фигуры --- Эйлер, Ломоносов, Миллер и Паллас --- по своей силе и по своему значению могут быть взяты как творцы академической традиции и как яркие представители тех идеалов, какими она неизменно проникнута. Творческая работа в неизведанных, новых областях науки, их создание вновь, если это возможно, проникновение в неизвестное [самостоятельно], а не в тылу мировой научной армии, движение по новым путям, а не по проторенным дорожкам, с одной стороны, точное констатирование фактов, их неустанное собирание и критическая переработка, охват в единое координированное целое всех фактов, доступных человечеству,- с другой, характеризуют их работу в мировом научном творчестве. Вместе с тем все время в течение этой работы не забывались и интересы России, поскольку они сталкивались с интересами науки; на первое место выдвигалось и исследование на мировом фоне природы России и тех стран, по направлению к которым шло ее историческое движение, и изучение народов, ее населявших, их прошлого и их быта, их языка, их литературы. Но и при таком изучении России, в широком размахе и на широком основании, оно подчинялось основным принципам --- сводилось в связь с нашим знанием о Вселенной, а не изучалось от нее отдельно, и строилось на основании точно констатированных и

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

225

{аучпо проверенных фактов. Эта традиция строгой научности такого изу-1епия, отсутствие предвзятости и обработки добываемых данных с точки !рення каких бы то ни было соображений временного политического характера непрерывно идет с самого основания Академии наук и заметно никогда не нарушалась.

В тех случаях, когда внешние политические и общественные обстоя-гельства не позволяли беспрепятственно научно обсуждать добываемые |,аш1ыо, они оставались в стороне или откладывались до лучшего будущего. Несомненно, в условиях русской государственности и обществеп-юсти XVIII и XIX столетий свободная научная обработка очень многих iionp. iCOB, главным образом в области наук исторических, юридических, философских, была чрезвычайно затруднена в течение всего первого столетия существования Академии. Эти затруднения встречались в яркой форме даже для историков того времени, обращавших внимание почти исключительно на политическую, военную и юридическую историю или историю быта, семей государей, биографии деятелей. По самому развитию науки того времени история народных масс, общественных движений, умственных течений, изменение государственного стро,я мало обращали на себя внимания. И все же в той более узкой форме, в какой в это время двигалась научная мысль, с решением исторических вопросов связаны были живые интересы дня, касаться которых было опасно. Нечего было и думать об издании документов или исторической обработке явлений, связанных с историей носителей власти или историей церкви. На каждом шагу приходилось наталкиваться на интересы могущественных лиц, па предрассудки народной гордости, на навыки приказной тайны. Нельзя было касаться исторических вопросов, которые были связаны с происходившей, хотя бы и не сознававшейся обществом и властью, борьбой за новые формы общественной жизни, за политическую или общественную свободу. На этих путях приходилось сталкиваться с затруднениями даже при изучении древней русской истории, как это пришлось на деле пережить не раз Миллеру, в конце концов собравшему огромный неизданный материал и шедшему всю жизнь по путям безопасного воскрешения прошлого. Не одной случайностью участия его в Великой Сибирской экспедиции является выдвигание им безопасной истории тогдашнего захолустья --- Сибири.

Едва ли можно сомневаться, что трудность такой работы в области русской истории и смежных наук обусловливала многолетнюю непрочность положения этих наук в конструкции Академии 1724--1824 гг., приведшую одно время к совершенному исключению наук юридических, философских и областей, связанных ближайшим образом с изучением русской истории и русской литературы, из круга ведения Академии наук. В то же время оно поддерживало могущественным образом, как увидим и дальше, то преобладание и значение иноземных или культурно отличных от чисто русского общества ученых в среде Академии, которым было гораздо легче обходить все подводные камни этого рода, выдвигаемые русской жизнью. Академия наук, несомненно, этим путем обеспечивала себе значительную --- максимальную для данной исторической эпохи --- свободу научного исследования, но вместе с тем, конечно, ослабляла свою связь с русским обществом, которое строило свою работу в этом направлении помимо Академии. Неизбежная отчужденность от русской жизни, от живых вопросов дня отражалась в дальнейшем и па

8 В. и. Вернадский

226

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

составе ее членов, подбиравшихся свободным выбором коллегии, и грозила дальнейшему национальному существованию и значению Академии наук. Вместе с тем в среде русского общества при росте образованности и научного творчества это неизбежно изменяло его отношение к Академии и должно было приводить к критике ее деятельности, к стремлению дать ей иные основания устройства. Мы увидим, что в следующем столетии жизни Академии этот становившийся все более нетерпимым разлад между потребностями культурной русской жизни и деятельностью Академии наук привел к изменению ее строя, и только путем такого изменения, медленно развивавшегося в течение 40--50 лет, произошло слияние ее с русской жизнью и Академия стала по самой своей сути национальным русским учреждением.

Принцип автономного самопополнения Академии неуклонно проводился в ней все время, и хотя в течение XVIII и в начале XIX столетия в ней было несколько единичных случаев нарушения этого принципа, но они всегда встречались и чувствовались в жизни Академии как злоупотребления властью и нарушения ее прав и не могли привиться и войти в жизнь. Этот принцип самопополпепия при существовании в Академии указанной выше традиции неизменного высокого идеала вызвал то, что в среде Академии мы в течение всего столетия неизменно видим непрерывный ряд выдающихся деятелей по всем самым разнообразным отраслям науки. Такие находились в ней даже в годы ее тяжелого упадка.

Нет возможности перечислять здесь все имена, но надо все же вспомнить некоторых. Уже раньше были названы Эйлер, Ломоносов, Миллер, Паллас, Эпинус, Петров, Вишневский. Но это немногие из многих. В Петербурге того времени вел свою творческую работу в области гидродинамики Д. Бернулли (1725--1733); здесь некоторое время в разгаре своей творческой жизни жил И. Кельрейтер (1755--1761), один из тех, которые выяснили половой характер высших растений; еще раньше те же вопросы занимали Гмелина (1727--1747); здесь жил-правда недолго-А. Шлёцер (1762--1769), один из создателей точной исторической критики, столь много своим ``Нестором'' давший и для науки в России [17]<cite></cite>; провел всю свою жизнь К. Вольф (1767--1794) 46<note></note>, один из глубочайших биологов, создателей эмбриологии и, может быть, гистологии, непризнанный на родине, в Пруссии, во многом загадочная натура, получившая признание и понимание потомства десятки лет спустя после своей смерти. Немедленно по приезде в Петербург он издал в 1767- 1768 гг. работу, которая лежит, по словам другого русского академика, не менее крупного, чем Вольф, эмбриолога К. Э. фон Бэра, в основе эмбриологии47<note></note>. Это была его ``De formatione intestinorum'', напечатанная в ``Nova Acta'' Академии. Через несколько лет, в 1774 г., он дал новое, переработанное издание своей ``Theoria generationis'', в которой заложены начала учения об эпигенезисе, лежащие в основе нашей современной эмбриологии. Здесь он, один из немногих в то время, до проникновения в науку учения о клетке, наблюдал и описывал клетки. Упорно и неуклонно, посвящая свою жизнь только науке, ради которой сознательно оставил свое отечество, не дававшее ему возможности работать. Вольф работал в излюбленной им области до конца жизни в Петербурге, в течение 27 лет, как в лаборатории, так и теоретически; ряд его трудов остался в рукописях. Влияние Вольфа не отвечало ни его труду, ни глубине его мысли. Отчасти причиной этого было трудное и тяжелое, излишне ПОД-ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

227

робное изложение наблюдений, делавшее чтение его работ очень нелегким. Вольф в своих виталистических воззрениях примыкал к XVIII в., к Шталю, влияние которого, как мы знаем, было сильно до конца XVIII столетия в разных областях научного знания. Вольфа стали ценить много лет спустя после его смерти, уже в конце XVIII --- начало XIX в., когда Гёте извлек его из забвения, а Меккель издал (1810) немецкий перевод его ``De l'ormatione intestinorum'' 48<note></note> и вновь ввел в научную мысль забытую работу петербургского академика. Эта самостоятельная, самобытная работа, шедшая в области крупнейших философских вопросов биологии все время на почве точного и нового изучения фактов, не могла быть бесследной для истории нашего общества. К сожалению, история биологии в России даже не набросана [18]<cite></cite>. Но в конце XVIII и начале XIX в. мы имеем в Петербурге ряд самостоятельно мыслящих врачей-биологов, частью пришлых немцев, вроде Шамиссо, частью русских, вроде Шиманского или Кильтица, связь которых с теми духовными интересами, какими жили Вольф и Академия его времени, может быть прослежена. Сохранился любопытный силуэт Вольфа --- изящная фигура XVIII в., отражающая, может быть, твердую волю человека, шедшего в жизни своим, им свободно выбранным путем 49<note></note>.

Среди химиков первого периода не может быть забыт Т. Е. Ловиц (1790--1804) 50<note></note>, замкнутый самостоятельный исследователь, отец которого, тоже академик (астроном), был убит пугачевцами почти на глазах сына, никогда не избавившегося от этих впечатлений. Здесь, в Петербурге, Ловиц впервые вел ряд любопытнейших опытов, среди которых останавливают внимание совершенно новые наблюдения над кристаллизацией и над новыми свойствами растворов (открыл пересыщенное состояние) [19]<cite></cite>. Таким же новатором был К. Кирхгоф (1809--1818) 51<note></note>, оставшийся до смерти (1883) в Петербурге, после выхода из Академии, стоя во главе Аптеки [20]<cite></cite>, и сделавший здесь ряд интереснейших наблюдений, которые обратили на себя внимание только много лет спустя после его смерти. Кирхгоф открыл глюкозу, инверсию сахара, и его экспериментальные работы были во многом использованы только в конце XIX в.,- и то использованы уже после того, как появились другие работы, более точно изучившие те же явления. Часть своих работ Кирхгоф печатал только по-русски, хотя был немец. Но и русские и немецкие его работы прошли мимо современников.

В работах Ломоносова, Ловица, Кирхгофа видим мы экспериментальную область физической химии, которая тогда не вошла еще в общее сознание и творческая работа в которой и позже была близка нашей Академии наук, а в ближайшее время нашла себе место в бессмертных работах Гесса над термохимией.

Ряд отдельных открытий был сделан и в области биологических наук, и, между прочим, в Анатомическом театре Академии Дювернуа (1725- 1741) впервые выяснил анатомическое различие слона и мамонта; еще более важна была работа Вейтбрехта (1725--1747), давшего ряд мелких открытий в области домикроскопической анатомии человека. Здесь, в Петербурге, доделывалась та работа, которая началась в эпоху Возрождения, вылилась в такую яркую форму в [трудах] Везалия --- недаром [идеи] Везалия еще были живы в русской жизни в эпоху создания Академии наук.

8*

228

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

Впервые в Петербурге было покончено с таинственными свойствами ртути, жидкого незамерзающего металла, на свойствах которого в течение веков строилась теория алхимиков и химиков. В 1759 г. академику И. Л. Брауну (1748--1768) при деятельном содействии Ломоносова удалось заморозить ртуть, хотя и раньше замерзание ртути наблюдалось в Сибири участниками академической Великой Сибирской экспедиции, но возбуждало сомнения и недоумения. Этот экспериментальный успех возбудил в то время не менее внимания и произвел большее впечатление, чем в наше время превращение газов воздуха в твердое и жидкое состояние. Академия устроила торжественное собрание, на котором выступали Ломоносов и Браун [21]<cite></cite>.

Целый ряд астрономов неуклонно подготовляли почву В. К. Вишневскому --- среди них нельзя не вспомнить А. Д. Красильникова, П. Б. Ино-ходцева (1768--1806), А. И. Лекселя (1769--1784), Ф. И. Шуберта (1786--1825). Оригинальная геологическая работа М. В. Ломоносова и И. Г. Лемана (1761--1767) продолжалась в работах И. Я. Фербера (1783--1790), П. Палласа, И. Ф. Германа (1790--1815), X. Г. Пандера (1820--1865), являвшихся не простыми наблюдателями русской природы и собирателями фактов, но и пытавшихся вводить в науку новое. Ломоносов внес новое во все отделы общей геологии в своем замечательном трактате ``О слоях земных''; Леман и особенно Паллас внесли первые лучи теоретической мысли в вопросы о строении гор и их образования;

Фербер пытался выяснить характер эрратических валунов, а Пандор наряду с творческой работой в области эмбриологии и биологии явился одним из создателей научной палеозоологии. Пандер представлял любопытный пример натурфилософа, соединенного с точным натуралистом --- наблюдателем. Его деятельность принадлежит уже к следующему периоду академической истории, когда в ней играл видную роль близкий ему К. фон Бэр. Между 1804 и 1838 гг. в Академии работал К. Ф. Герман 52<note></note>, столь много сделавший для статистики в России, а с 1817 по 1851 г. - X. Д. Френ53<note></note>, [который] положил основание Азиатскому музею Академии, дал прочную переработку накопленному вековому материалу по мусульманской нумизматике и по изучению Востока в связи с историей России и мусульманских народов, вошедших в ее состав. Благодаря энергии Френа Петербург не только обогатился богатейшим собранием мусульманских рукописей, добытых частью во время войн с Персией и сношениями с Востоком, но здесь образовались и русские специалисты, так как Френ, сроднившийся с Россией в течение 44 лет своей жизни, горячо старался о создании специалистов на местах. До конца своей жизни Френ работал для науки, занятый только ею одной. Впервые Академия наук столкнулась с ориенталистикой еще в начале своего быта, в XVIII в., в лице одного из первых своих членов --- академика Байера и И. П. Коля, работавшего в связи с Академией. Но традиция этих первых --- крупных для того времени --- ориенталистов уже в 1737 г. прервалась. Френ в 1817 г. начал новую плеяду крупных ориенталистов в Академии наук, которая с тех пор идет, не прерываясь, целое столетие.

Эти имена --- немногие из многих. Наряду с ними работали и другие академики или лица, так или иначе связанные с Академией, накопляя данные по изучению природы России, ее истории или археологии, быту населяющих ее племен и народов. Эта работа изучения России имела не только значение для русской культуры; она вела к познанию ее произ-

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК



водительных сил, к их использованию государством. И эта задача была сознательной. Очень ярко она была выдвинута в замечательной речи академика И. А. Гильденштедта в 50-летний юбилей Академии, произнесенной на французском языке и позже, в 1780 г., переведенной по-русски в ``Академических известиях''. Для Гильденштедта этот перевод был ``лебединой песней''. Он умер в 1781 г. от тифа, заразившись при лечении обитателей своего дома в Петербурге. Ему не было еще 36 лет, и вся его недолгая жизнь была отдана научной и культурной работе. Он не был иноземцем; уроженец Остзейского края, он по правде мог говорить о России как о своей родине. Его посмертные труды --- результаты семилетнего путешествия (1768--1775) --- были частью изданы по поручению Академии Палласом, но часть их осталась в рукописи и в 1834 г. издана Клапротом. Гильденштедт дал первые точные и яркие наблюдения для Кавказа и для юга России, пополняя работы Палласа. Его речь 1776 г. полна сейчас для нас исторического интереса, и он говорил ее не только от своего имени: ``Многие открытия, академиками учиненные, суть умственные и предопределены для одних ученых, но они не бесполезны будут и для наших потомков. Другие, напротив того, имеют непосредственное влияние в гражданское благосостояние современников наших, и количество сих последних открытий есть также весьма велико. Златой век России, в благословенное царствование всеавгустейшей Екатерины II, был поднесь наиобильнейший весьма полезными для нынешних жителей Империи физическими открытиями, учиненными внутри и па пределах России академиками, по высочайшему повелению ее императорского величества, путешественниками'' 54<note></note>.

В сгоей речи Гильденштедт давал ``показание таковых наблюдений физических и экономических, могущих быть непосредственно Отечеству полезными и учененных сотоварищами моими и мною'' 55<note></note>. И мы находим в ней, несомненно, любопытные и яркие предвидения будущего. Впервые в ней указано было на значение донецкого каменного угля, только что открытого, па каспийскую сельдь, на бахмутскую соль. На каждом шагу мы видим здесь указания на находки и наведения, сделанные во время академических путешествий или мыслью академиков, которые сейчас вошли в жизнь, как на могучие силы нашей страны, источник происхождения которых давно забыт далекими потомками. Уже одно это впечатление от чтения речи Гильденштедта указывает, что в его настроении и в оценке работы Академии не было преувеличения.

Действительно, великие путешествия, организованные Академией, дали целый ряд важнейших указаний чисто практического характера в разведении полезных растений, использовании рыбных богатств, в нахождении новых руд и полезных минералов. И эти указания не остались бесплодными. Они вошли в жизнь, и не напрасно и с этой стороны вспоминать старую Академию наук. Здесь, помимо Гильденштедта, Палласа и других участников великих путешествий екатерининского времени, нельзя забыть и работы академиков, шедших в это время независимо от академических экспедиций. Такова, например, деятельность И. Германа, столь много сделавшего для горного дела в России, для его постановки и развития па Урале, на Алтае, в Забайкалье.

Но эта коллективная работа познания России не только была нужна для нашей родины, преследовала не только научно-прикладные задания. Трудно сейчас даже представить себе то огромное значение, какое имело

230

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

для мировой науки этого времени исследование России, во главе которого в течение всего столетия, 1724--1824 гг., стояла Академия наук. Ее работа не только отразилась на научном материале --- она дала определенные новые [данные] для представления о мироздании и Евразийском континенте среднего образованного человека Европы. Так, например, границы между Евразией и Америкой определены Великой Сибирской экспедицией (1733--1743), та же экспедиция окончательно установила обычное для нас теперь представление, что, двигаясь к северу, мы наблюдаем всо более холодные страны, а не можем встретить более жаркие. В ученой литературе XVIII в., после достижения этого результата, Академию наук обвиняли в скрывании истины из-за политических интересов, не желая признать этого факта! Думали, что Великая Сибирская экспедиция 1733--1743 гг. за пределами тундр и холодных стран севера Азии достигла и открыла пути к тем жарким и богатым областям, которые должны были там находиться, по мнению многих. Академик Вишневский в 1815 г., определив высоту Эльбруса, дал наивысшую точку Европы и т. д. Но и помимо этого, чисто научный материал, внесенный Академией в общее сознание изучением России, Сибири и сопредельных с ней стран, и в естественноисторическом и отчасти этнографическом отношении был огромен. Всякий, кто сталкивается с литературой описательного естествознания этих лет, чувствует эту работу на каждом шагу, она имела в это столетие большее значение, чем более интенсивная работа нашего учреждения в последующий век, так как природа России была менее известна и меньше было мировых центров научного искания.

В собирании этого материала, кроме Палласа, Вишневского, Миллера, нельзя не отметить работы таких натуралистов, как Г. Гмелин, Г. Стел-лер (1737--1746), С. Крашенинников (1745--1755), С. Гмелин (1767--1774), И. Лепехин (1768--1802), И. Гильденштедт (1769--1781). И. Георги (1776--1802), В. Зуев (1779--1794), В. Севергин (1789--1826), И. Герман, П. Загорский (1805--1846), А. Шерер (1805--1824), X. Пандер, К. Три-ниус (1823--1844); экономистов и историков, как А. Шторх (1804- 1835), К. Герман, Ф. Круг (1805--1844), А. Лерборг (1807--181:'').

Пересматривая биографии этих людей, многие из имен которых уже смотрят на нас полуистертые временем, в историческом далеко, мы, несмотря на все их различие и на принадлежность их к разному времени, видим в их научной работе нечто общее и неизменное. Это общее и неизменное является историческим проявлением научной традиции Петербургской Академии наук. У всех у них мы видим соединение труда с уважением ко всякому научному факту, как бы мелок он ни был, стремление к знанию, стоящее на первом месте, полную научную добросовестности и искание связи наблюдаемых фактов с мировон научной работой...

Эта традиция сохранялась неизменной, как бы ни менялась та историческая обстановка, которая окружала работу Академии. А обстановка 1724 г. и ближайших лет резко отличалась от 1824 г. и его времени. Изменение сказалось как в положении нашей Академии наук в мировой научной организации, так и в том значении и тех задачах, какие ей ставила в эти грани ее зарождения и ее первого столетия русская жизтп.. И только благодаря неизменному сохранению вечных основ научного искания как академической традиции Академия наук смогла сохранить и новой исторической обстановке свое прежнее высокое положение.

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

В 1724 г., при основании Петербургской Академии, в Европе мало было больших центров научной работы. Большинство университетов, в том числе почти все университеты германских государств, находились в упадке или только начинали превращаться в очаги научного искания; особенно ярко это сказалось в области естественных и математических наук. Уже в ближайшие годы благодаря составу своих членов Петербургская Академия наук заняла одно из первых мест в ряду мировых научных учреждений. Это место она пыталась сохранить и впредь, несмотря на то что за столетие коренным образом изменилась количественно мировая научная организация. Вместо единиц ее очагов в 1724 г. их появились в 1824-м многие десятки. Несомненно, Академия не раз теряла свое мировое значение, иногда державшееся только на прежней славе, так как состав ее далеко не все время отвечал первоначальному блестящему ядру ее членов, но память о раз достигнутом высоком положении сохранялась неизменно живой в ее среде. С потерей его она не мирилась. После упадка в 1740-х, 1780-х годах, в начале XIX столетия она к 1824 г. вновь достигла прежнего высокого положения и с тех пор его уже не теряла. Нельзя, однако, здесь же не отметить, что такое высокое положение в мировой науке молодого учреждения страны, не имевшей за собой вековой научной работы, могло быть достигнуто только тем, что данное учреждение не имело национального характера, а привлекало к себе выдающихся ученых разных национальностей. Его национальное государственное значение сказывалось в том, что эти выдающиеся люди, созванные из разных стран и пополненные русскими учеными, работали, как [представители] русского государственного учреждения, на пользу своей новой --- иногда временной --- родины. Такое высокое мировое положение Академии наук было связано и с тем стремлением к внешнему государственному блеску, которое считалось в то время необходимой государственной задачей культурного государства-подобно тому, как то же самое достигалось и в области искусства --- привлечением в Петербург великих музыкантов, художников, ваятелей, изобретателей.

Раз достигнутое высокое положение, отвечающее чести и достоинству великой культурной страны, какой с самого начала хотела быть и считаться Россия, очевидно, не могло быть потеряно при дальнейшем развитии Академии наук, без ущерба для мирового положения России. Это, несомненно, сознавалось при всех попытках ее дальнейшего изменения, и в том числе в течение процесса ее ``национализации'', который характерен для ее истории в следующем ее столетии. Процесс ``национализации'' Академии мог [совершаться] и совершался медленно, так как задачей его было не только превращение Академии наук в русское учреждение по своему составу, что было бы, сделать нетрудно, но и в такое русское учреждение, которое не потеряло бы ранее достигнутого Академией наут/высокого положения в мировой научной среде.

Еще большее изменение пережила Академия наук в это первое столетие в положении, какое она занимала внутри страны, в России.

В начале XVIII в. Академия наук была единственным в стране центром научной работы. Люди, интересующиеся научными вопросами, не принадлежавшие к составу Академии, в первые годы ее существования могли группироваться в России только около нее. И несомненно, для них Академия и небольшой круг ученых, в нее входящих, явились опорой в пе приспособленных для научной работы условиях русской жизни. Близ-

232

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

ки были к Академии и представители научных верхов, которым не были чужды интересы науки,- граф Брюс, Кирилов, В. Н. Татищев или кн. А. Д. Кантемир56<note></note>. Около нее группировались и рядовые научные работники --- геодезисты, офицеры, учителя... Кроме нее, до середины XVIII в. научные силы могли находить себе место только в немногих правительственных учреждениях, требовавших специальных знаний, но там их научные интересы являлись практически ненужным придатком служебной деятельности, всегда были чуждыми и иногда малопонятными. Такие люди все время были среди служащих, подведомственных Медицинской коллегии, Адмиралтейств-коллегий, может быть, Берг-коллегии. Положение стало меняться только со второй половины XVIII в., когда в России возник ряд высших учебных заведений, неизбежно явившихся и новыми центрами научной работы. В Москве в 1755 г. создан был университет, в 1773 г. в Петербурге образован Горный институт, в 1783 г. там же --- Российская Академия, наконец, в самом конце века, в 1798 г., в Петербурге и Москве высшие медицинские школы, превратившись в академии, явились прочными и сильными рассадниками научной работы.

Б этих учреждениях в Петербурге академики невольно принимали деятельное участие, частью потому, что они были специалистами, которые были необходимы и других не было, частью потому, что среди них были выдающиеся люди в своей области, необходимые для правильного ведения дела, частью потому, что ученые деятели этих учреждений избирались в члены Академии. Личная связь между Академией наук и новой высшей школой все время здесь была прочной и непрерывной. Она явилась опорой новым научным учреждениям.

Но несомненно, это создание высших школ, точно так же как создание независимых от них и от Академии наук научных обществ (впервые в 1765 г. -императорского Вольного экономического, связанного с Академией наук), резко меняло положение Академии наук в нашей стране, так как создавало новые, независимые от нес центры научной работы. Эти центры в то же самое время неизбежно должны были явиться более национальными, так как теснее были связаны с русской жизнью по самому характеру своей деятельности; они явились и центрами общественного движения, стояли вдалеке от связи с научными учреждениями Запада.

Если в научной жизни этих новых центров в Петербурге Академия наук по своему составу все же, особенно первое время, пока ученая среда была невелика, должна была играть и играла крупную роль, то ее роль is [жизни] научных центров других городов России должна была быть сразу значительно меньшей. К тому же в первое столетие ее существования не были еще найдены формы жизни, которые давали бы ей нужную связь с научной средой русской провинции и старой столицы --- Москвы. Такие формы только сейчас намечаются историческим ходом явлений.

Создание центров научной работы в Москве и вхождение Москвы в мировую научную работу явилось самым важным фактом, который в корне изменил положение Академии наук в русской жизни к 1824 г. по сравнению с 1724 г. Ибо в Москве создались научные учреждения, которые еще более тесно связались с русской общественной жизнью, чем петербургские организации. Здесь были созданы формы, в жизни которых могло проявиться участие русского общества, а не государственной власти, в мировой организации научной работы.

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

233

В создании первого научного п,ентра в Москве --- Московского университета в 1755 г. - Академия наук сыграла крупную роль. Академики Ломоносов и Ададуров принимали деятельнейшее участие в организации университета; Ададуров был первым куратором университета. Первое ядро русских профессоров университетов --- Барсов и Поповский --- было дано Академией наук из своих студентов. До создания университета Москва пе имела своих центров научного искания. Все, что было в пей собрано в XVII в. или в первые годы петровского времени, перевозилось в Петербург, концентрировалось в Академии наук; в Петербург была перенесена Кунсткамера, Навигационная школа, библиотека и собрание Аптекарского приказа [22]<cite></cite>. Из подмосковной * [было] вывезено самое крупное в России [частное] собрание инструментов, книг и коллекций гр. Брюса, пожертвованное им по смерти в 1735 г. на пользу общественную и явившееся важным орудием научной работы Академии в течение десятков лет.

Вторая половина XVIII в. резко изменила научную жизнь Москвы. Здесь к 1824 г. оказались независимые и крупные центры научного искания во главе с университетом. Характерной чертой этих центров явилось их более быстрое пополнение русскими учеными и горячая поддержка русским обществом. В Московский университет и связанные с ним учреждения за немногие десятки лет притекло столько пожертвований частных лиц, столько созданий библиотек, музеев и т. д., сколько Академия наук пе получала в целое столетие своей жизни. В нее приток пожертвований, живая поддержка ее работы русским обществом в заметной и широкой мере --- за исключением отдельных немногих случаев вроде завещания гр. Брюса --- начались во второй период ее истории, главным образом со второй половины XIX в. Широкая, тесно связанная с общественным русским движением научная жизнь Москвы начала XIX столетия была сильно разбита 1812 г. Многое из начатого и намеченного не возродилось, но неизменным остался факт большей интенсивности и силы научной жизни Московского университета и связанных с ним учреждений, например, к 1820 г., чем только что подымавшейся из упадка Академии наук.

В это время и в Петербурге в среде русского общества были созданы более крупные центры научной работы, чем Академия наук,- Медико-хирургическая академия в области естествознания и кружок гр. Румянцева, связывавший воедино на поле русской истории, русской археологии, истории русской литературы и славяноведения петербуржцев, москвичей и работников провинции, совершали ту работу, которую пе делала в достаточной мере Академия наук [23]<cite></cite>. Здесь научная работа тесно сплелась с русбким общественным движением, с помыслами и интересами русского общества. Оно через несколько лет отразилось и на Академии, так как в нее начали входить русские ученые, сложившиеся в этих новых центрах.

К концу [первого] академического столетия, в начале XIX в. в России произошло и другое изменение, сказавшееся на истории Академии не совсем ожидапным путем, усилившее ее оторванность от русского общества, замедлившее процесс ее ``национализации''.

* Так в тексте подлинника. Очевидно, имеется в виду подмосковное имение Я. В. Брюса ``Глинки''. - Ред.

234

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИЗ ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

Одновременно с Москвой и Петербургом в первые годы царствования Александра I сложились центры научной работы в других городах, частью в чуждых русской государственной культуре городах окраин --- были вновь созданы или совершенно реформированы университеты в Або, Дерпте, Вильно, Харькове, Казани, лицей в Кременце, горная школа в Кельце. Всюду здесь видной научной силой явились вначале пришлые ученые, большей частью немцы, но всюду более или менее быстро начала складываться и местная научная жизнь. Обстоятельства русской жизни сложились тяжело и неблагоприятно для русских научных центров и учреждений. 1812 год затормозил рост научного расцвета Москвы; правительственная реакция и военные события не дали докончить предложенный план открытия новых научных центров, а открытые в Петербурге, Казани, Харькове [университеты] на первых же порах пережили всю тяжесть государственной разрушительной деятельности --- мрачной работы Рунича и Магницкого. Влияние этой работы надолго сдавило молодые создавшиеся учреждения [24]<cite></cite>.

Совершенно иначе сложилась научная жизнь в Вильно, Або или Дерпте. Их не коснулась сперва --- и совсем почти не коснулась в Або и Дерпте --- правительственная реакция, ибо они были далеки по своему [стремлению] от освободительных движений русского общества. Благодаря этому, в то время как условия для роста научной и культурной работы для русского общества, для подъема в нем знания и образования были тяжелы и неблагоприятны, в России создались крупные очаги научной работы, чрезвычайно усилившие уровень знаний и образования в среде немецкого, шведско-финского и польского общества Российской империи. В истории Академии наук особенное значение имело создание Дерптского университета. Он не только высоко поднял культуру и знание в захудалых в то время областях Остзейского края, резко отстававших до того времени в области научной работы от работы в России, поскольку она складывалась вокруг Академии наук, он объединил местных --- немецких по языку и укладу жизни --- ученых, он создал в пределах России крупный немецкий научный центр, находившийся в теснейшей связи с подымающимися и растущими центрами научной мысли и работы Западной Европы --- университетами немецкого языка. Трудно сейчас даже оценить все значение этой огромной культурно-научной силы, которая была этим путем создана правительством в Дерпте для ``немецкого общества'' в России, особенно при отсутствии чего-нибудь аналогичного в тогдашней жизни русского общества и при той реакции, которая заглушала в нем все ростки самодеятельности. В этих условиях Дерптский университет во много раз увеличил влияние и силу ``немецкого общества'' в жизни России.

В 1817 г., когда с назначением президентом Академии наук графа С. С. Уварова Академия начала выходить из периода упадка и начиналась в ней новая жизнь, вблизи Петербурга в теснейшем общении с влиятельными кругами русских правительственных сфер оказался крупный немецкий центр научной работы, находившийся в тесной связи с мировой нау[ кой],-живая и растущая организация. В это время Дерпт был, несомненно, более крупной научной силой, чем Петербургская Академия наук. Понятно поэтому, что при реорганизации Академии он оказал на нее сильное влияние, длившееся долгие годы, вплоть до последних 25 лет, ибо в условиях русской жизни эпохи второй половины

ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК

царствования Александра I и всего царствования Николая I были обстоятельства, как увидим, чрезвычайно способствовавшие инородному влиянию, дававшему возможность свободного научного искания, отсутствовавшего у русского общества. Влияние Дерптского университета и подымавшегося по образованию --- под его влиянием- немецкого общества Остзейских провинций наряду со многим общечеловечески хорошим принесло Академии наук и многое чуждое ей как русской организации, привело в конце концов к обострению своеобразной национальной борьбы в ее среде, шедшей десятки лет. Вред этой борьбы умерялся только одним тем, что она никогда не разрушала основных вековых традиций исканий научной истины, которые были в ней столь прочно заложены в январе 1725 г. первыми академиками --- иноземцами, высадившимися на берегах Невы.


[1914--1916]